Но вот слева от дороги, на горизонте, уже более чётко обозначились контуры засыпанного снегом Эльбруса. Редкие полуостывшие звёзды ещё мигали кое-где в светлеющем небе, словно для того, чтобы придать особую прелесть этому великолепию. Николай подтолкнул локтем Валентина:

— Красота!

Игнатов задумчиво кивнул головой, не отрывая глаз от прекрасного зрелища. Они оба — уроженцы этих мест, только Николай жил до весны сорок второго в Орджоникидзе и даже не успел перевезти семью, как пришлось отходить вместе с фронтом назад. Ему, как и Валентину, были близки картины предгорного ландшафта. Рыжов, истый россиянин с Вологодщины, не любил гор: слишком много тайн кроется в них. Он равнодушно зевнул и прикорнул, склонив голову на плечо, — уже три месяца хронически не высыпался.

Николай и Валентин шёпотом переговаривались. Чернов рассказывал подробности своей последней вылазки в партизанский отряд «Иван», названный так по имени командира. Это с его помощью он проводил операцию «Дас Фенстер». Сам Иван несколько груб, излишне суров, зато смекалист и порядок установил железный. Потому и слава идёт об успехах отряда. Не так давно в станице Каменномостской он разгромил гарнизон вышколенных горных стрелков из корпуса генерала Конрада.

Первым заметил появление немецких «юнкерсов» Захаров. Он беспокойно заёрзал на сиденье, приоткрыл дверцу, выглянул: точно, самолёты летели, казалось, прямо на них.

— Воздух! — поднял всех зычным голосом водитель и остановил машину у кювета.

Все четверо выскочили из «эмки» и кинулись на землю. Самолёты, обстреляв передовые позиции, заметили машину и, дав по ней несколько очередей, улетели. Захаров подбежал к «эмке» и, бегло её осмотрев, закричал:

— Вот сволочи! Девять пробоин! Ну, прямо сито мне из машины сделали!

Однако «эмка» осталась на ходу.

— Поехали, поехали! — заторопил водитель.

— Да погоди ты! — крикнул Николай. — Тащи санитарную!

Тут только Рыжов и Захаров заметили бледное и растерянное лицо Игнатова, сидевшего на краю дороги.

— Как же это, а? — приговаривал Чернов, помогая Валентину снять стёганку. — Что же это, а?

Рыжов уже вытаскивал бинты, быстро скручивая из них жгуты. У Игнатова оказалось сквозное пулевое ранение руки.

— Кость вроде не раздроблена, — утешал его Николай, ощупывая руку.

— Да и не болит почти, — словно оправдывался Игнатов. — Присыпать бы порохом, как делали солдаты Суворова, да где пороху взять…

— Вот мать твоя старушка! — присвистнул Захаров.

— Хорошо, что успели выскочить из машины, — говорил Рыжов, перевязывая руку, — а то бы всем нам хана.

— Да, кость цела, — заключил Николай, осмотревший рану, — так что скажи спасибо.

— Кому? — невесело усмехнулся Игнатов.

— Фрицу, — вставил Рыжов, застёгивая санитарную сумку. — За то, что не совсем тебя укокошил. Ещё повоюешь.

— Только не сейчас, — сказал Чернов. — Надо возвращаться.

— Ни в коем случае! — возразил Игнатов. — Жди потом, когда ещё «коридор» подготовят. А там Зигфрид…

Все понимали, что над Зигфридом нависла большая угроза, но Игнатову ехать дальше нельзя: много крови потерял.

— У тебя что, сто рук?! — кипятился Николай, «жутко» вращая цыганскими глазами. — В случае гангрены отхватят — другая не вырастет!

— Надо посоветоваться с генералом, — внёс дельное предложение Рыжов.

С передовой Игнатов позвонил Панову, рассказал, что произошло. Тот выслушал, с минуту помолчал. Майор понимал: думает, решает. В самом деле, как быть? Отложить операцию — значит оставить Зигфрида в опасном положении ещё на неопределённое время и упустить возможность захватить Гука. Пробираться в тыл с раненой рукой бессмысленно и неразумно.

Панов приказал Игнатову возвращаться. Майор вынужден был подчиниться и, глядя на Николая, усмехнулся: всё-таки идёт именно он! Не хотелось вовлекать в это дело Зигфрида, но без него уже не обойтись, один Чернов может не справиться. Поэтому лучше всего добраться Николаю до Петровича, через него связаться с Зигфридом, передать сведения о Гуке и вместе обсудить, что делать дальше.

Старшина Мишин споткнулся о бруствер пустого окопа, каска сползла на глаза, он сдвинул её на затылок.

— Фу ты, мать честная! Осторожно, ребята…

— Ладно.

Игнатов прыгнул в окоп, пошарил здоровой рукой по разрушенному брустверу, нащупал кучу стреляных гильз.

— Окоп пулемётчика?

— Убит, — ответил нехотя Мишин.

Отсюда начиналась «ничейная земля». Дальше Игнатову идти не разрешалось. Он попрощался со старшиной, обнял Николая:

— Ну, действуй. Привет всем передавай, а особенно Анне. Молодец она. Да, вот ещё… Отдай Зигфриду письмо… Лучше после операции.

— Что за письмо?