— Ну что? Лизавете позвонить? — спросила Таня, когда они добрались до раскаленной Москвы, а там доковыляли до Солянки. — Только вряд ли она сейчас в городе. Вон ведь жара какая!

— Позвони, — сказала Нина, — а я пока за сметаной схожу. Где мне баночку взять, на кухне?

Кажется, ничего не забыли: Ремизов («Лимонарь, сиречь: Луг духовный», издательство «Оры», С.-Петербург, 1907, — изящная книжечка в парчовом переплете, повествование по апокрифам, — может, найдется среди них такой, чтобы безвинно погибших девочек помянуть?), Федор Сологуб («Королева Ортруда» — «Для мамы, — сказала Таня, — ей эта дребедень нравится»), Пильняк («Китайская повесть», 1928 год, — посмотрим, что тогда про китайцев писали), Гумилев («Чужое небо» — тоже завоеватель и путешественник, родной брат амазонок, поглядим. Кстати, а ведь братья — не мужья, разумеется, — у амазонок могут быть? Надо этот вопрос рассмотреть подробнее), ну Ахматова и Цветаева само собой, а! еще Романов «Без черемухи», нашумевший сборник рассказов, скандальная трактовка вопросов пола, — и его в сумку. Дорогая сумка получается, рублей на двести, если по рыночным ценам.

— А это у тебя что? — спросила Таня, увидев в руках у нее бутылку. Водка была в их доме явлением таким же экзотическим, как, скажем, лапти («водка — напиток, который пьют крестьяне», — объяснял когда-то просвещенный князь В. Ф. Одоевский значение слова «полугар»), но можно иметь ее на всякий случай, если, например, какой-нибудь гость захочет подурачиться — «Отойди, любезный, от тебя пачулями пахнет!» (хотя пачули — это, кажется, совсем другое, восходит к названию модных когда-то французских духов).

— Странный день, я сейчас знакомого встретила, — сказала Нина, — тоже поэт, между прочим.

— Ну, — сказала Тата, — если поэт, то пускай, поэтам все прощается. А он к нам не придет?

Вечером, после ужина, они ушли с легкой сумочкой прогуляться, нашли тихое место у пруда, сели, озираясь — не увидели бы их с бутылкой. Но никто не появлялся.

— Давай за них, — сказала Нина. — Что твоя Лизавета сказала? Только не чокайся.

Таня помолчала. Тоненькой струйкой вылила водку из своей рюмки. Пронькин бы ей таких фокусов не простил.

— Я ведь поругалась тогда с ними, — сказала Нина, — потому и уехала, а так бы тоже там была.

Завывая, помчалась куда-то электричка. Куда? Кого и к кому она везет? Кто знает? Никогда не знаешь, что случится. Или правду говорят, что все к лучшему? Значит, и Гегин — это тоже к лучшему?

— Я их позлить хотела, понимаешь? И ночью в комнату парня привела. Только ты не думай, ничего не было, мы с ним так договорились. А они утром скандал устроили, кричали… — Нине сейчас почему-то трудно было представить, что они расстались почти без слов, в жутком для нее молчании, словно она и не человек даже, а мусор, который можно просто вытряхнуть из ведра.

— Зря, что не было, — сказала Тата, — я бы этот случай не пропустила.

Вот оно, трепещущее полотнище над заходящимися в визге всадницами! Только зачем она и вторую рюмку на землю выливает, драгоценную жидкость зря расходует? Конечно, пьяный стяг — это нелепость, но дал бы ей сейчас Пронькин по рукам или даже по физиономии за такие дела съездил. И правильно бы сделал, конечно.

— А тогда, в Воронеже? — спросила Нина.

— Борис должен был прийти, — сразу ответила Таня, словно дожидалась этого вопроса, — мы уже с мамой все приготовили. Только водку не купили — некому было сходить. Но он не пришел — с папой, наверное, встретился по дороге. Папа нам большой скандал тогда устроил. Он до сих пор этот случай помнит.

— А почему скандал? Они в ссоре, что ли?

— Не знаю, я их не видела никогда вместе.

— Он с вами давно не живет?

— Он с нами никогда не жил.

— Он твой неродной брат? От другого брака?

— Папа не был больше женат.

— Ну значит, просто от другой женщины?

— Да наш он, наш! Ну как ты не поймешь?

А как это понять, спрашивается? Родной — и дома никогда не жил, есть — и нету… А спрашивать больше нельзя, деликатная Тата, обычно такая сдержанная, кричит даже — словно она эту водку не на землю вылила, а тоже выпила.

— Выходит, что этот Гегин меня спас? — сказала Нина. — Или все-таки я сама?

Алик Пронькин ей у Таты за спиной подмигнул — правильно, мол, девушка мыслишь, давай дальше, до корней доходи, тогда поймешь, что я и есть твой первый спаситель, а ты иначе думала? Вообще он сразу тут как тут оказывается, стоит только бутылку в руки взять. Ну и нюх у него. Мальчик смелый, лукавый, проворный… Теперь до утра не отстанет. Стихи свои еще будет читать. Или при Татьяне постесняется?

— A кто-то к нам идет! — сказала как-то за обедом Анна Павловна, взглянув в мутноватое окно веранды.

Со своего места Нина тоже увидела, что какая-то фигура в ковбойке и соломенной (с ума сойти!) шляпе мотается около калитки. Только соломенных шляп, им и не хватало. «Простите, это у вас продаются свежие канталупы?» — «Нет, вы ошиблись, у нас славянский шкаф и кровать с тумбочкой».

— Мама, не надо! — закричала почему-то Таня. — Ты же знаешь, опять скандал будет.