Час от часу! Неужели опять Виктор? Да не может этого быть! Он, конечно, еще не улетел, потому что на творческую дачу приехал — устраивают им, художникам, такие веселые мероприятия месяца на два, — уезжать ему еще рано, но не может он сюда больше являться, стыд-то у него есть хоть какой-нибудь. Если уж так увидеться захочет, то, наверное, потихоньку приползет, где-нибудь подкараулит в окрестностях, хотя бы когда она бежит в очередной раз свою дистанцию. Но не так же нахально являться после того, все еще не разрешившегося скандала! Или это все-таки загадочный Борис пожаловал? Случайно, конечно: шел в комнату — попал в другую. Но почему случайно? Его-то уж тут ждут не переставая.

А это целая компания, завсегдатаи салона собрались наконец и выбрались. Три мальчика — Гарик, Ларик и Андрей, девица только одна — та самая Лизавета (в этом учреждении — «салоне Тани Кантор» — мужского пола всегда больше, но сейчас, учитывая хозяек, поровну — 3:3 — получается, хотя это и не имеет никакого значения). Удивительно только, как они нашли эту дачу, — Таня, наверное, объяснила, когда звонила Лизанете несколько дней назад. Вот они сразу и прискакали.

Ну, рассказывайте, гости, жители столицы, новости, да побыстрее! В нашем захолустье ничего не происходит (если бы!), исстрадались мы тут и изнемогаем от скуки, идиотизма сельской жизни (хорошо бы собаку купить — с собакой бы веселее было, конечно). — Но в Москве летом тоже ничего вроде не случается. Театры разъехались, выставок интересных нет — лето, одним словом. Тогда давайте чай пить. Мальчики, ах вы негодники, чего вы там из сумки достаете? Сухонькое не помешает. Берта Лазаревна готовит кое-какие бутерброды — гости с дороги, проголодались, наверное. — Ах что вы, мы сыты. — Ну, давайте пока окрестности посмотрим. — Пойдемте, конечно, я уже тут две недели живу, а дальше пруда не ходила, — это Таня докладывает. — Вот Нина у нас тут все знает — она, знаете ли, бегает. — Бегает? Ах как интересно! Но ведь это мучение, самоистязание — каждое утро вставать, выскакивать, бежать куда-то, тем более летом, когда каникулы… Вы железный человек. — Конечно, а вы, позвольте спросить, какие? (Но это про себя, конечно, пускай ахают.)

Анна Павловна задумчиво глядит им вслед с крыльца. Умеет она вот так красиво встать, ничего не скажешь. А впрочем, что тут удивительного? Красивая женщина, доброжелательная, однако никогда не переступающая ту черту, которая разделяет два поколения — матерей и дочерей, не растворяющаяся в той сюсюкающей материнской привязанности, на которую со стороны глядеть просто тошно, а потому и сохраняющая свою автономность в этом суетящемся бедламе. Так, наверное, и должно быть. А бутерброды Берта Лазаревна приготовит.

В общем, хорошо, что они приехали. Правда, эти Марики-Гарики снобы порядочные, с первых же минут на правах старых друзей, что ли, начинают из себя что-то представлять, улыбаются как-то по-своему, непонятными фразами перебрасываются, авгуры из второго «Б». Но это ладно, пусть хоть так, а то невыносимая тишина царила в их доме эти последние дни, после появления дерзкого фокусника, — никто никого ни о чем не спрашивает, но атмосфера напряженная, не знаешь, куда себя девать. Пусть хоть такая разрядка будет. К тому же у Лизаветы можно узнать все подробности.

Нина придержала ее, когда вся эта кавалькада устремилась к пруду, словно никогда тины и лягушек не видали, попросила, заглянув в веснушчатое, со вздернутым носиком лицо:

— Расскажи, как у них все это случилось?

— У кого? — спросила Лиза.

— У девчонок моих. Я ведь тоже в этой комнате жила.

— В какой?

— Где колбасу ели испорченную…

— Ну и что?

— Так ведь они умерли?

— Да ты что! — изумилась Лизавета. — Когда?

— Как — когда? Под Новый год еще. Ты же сама об этом Тане сказала. Под тот еще Новый год, прошлый.

— Я сказала? — спросила Лизавета. — Кто умер?

— Антошкина, Лобзикова, Ханбекова…

— А, это с другого потока. Только я не слышала, чтобы они умирали.

— Как не слышала? Таня говорит, что ты ей об этом сказала. Я училась с ними вместе, ведь сначала я к вам поступила.

— Да нет, — сказала Лизавета, — это какая-то ерунда. Ханбекову только после первого курса исключили за неуспеваемость. А еще кто там был?

— Пугачева, Микутис.

— Я их перед самыми экзаменами видела. Антошкину в начале года старостой потока сделали. Так что живы они все. Была у них какая-то история перед тем Новым годом, сейчас я уже точно не помню. Кажется, воровка у них какая-то оказалась.

Воровка? Это слово Нину как ударило — воровка! Это она, получается, воровка? Так они ее представили. Ну да, нужно же было объяснить, куда вдруг она, Нина Дергачева, девалась, почему, даже не дождавшись сессии, сбежала. Да она воровка, чего о ней спрашивать? Случаев воровства в общежитии было предостаточно, даже удобно было все на нее свалить.

Марики-Гарики там, впереди, вместе с Татьяной заливались. Солнце светило, земля не шаталась. Никто, кажется, и не заметил, что все рухнуло. Только эта крыса Лизавета (недаром она, Нина, это имя ненавидела) уставилась на нее:

— Ты что?

— А ты что? — спросила Нина. — Думаешь, воровку поймала? Ловко вы все это с Татьяной разыграли — ах, девочки, ах, отравились. Вам надо было, чтобы я призналась, что с ними в одной комнате жила. Да, жила, ну и что?

— Чего ты кричишь? — спокойно и потому противно спросила Лизавета. — Я ей ни про каких девочек не говорила.