От нетерпения она себе места не находила. Через четверть часа она выставила из комнаты Жоржа, взяв с него клятву не подслушивать под дверьми, потому что, если, не дай бог, увидят слуги, будет неприлично. Входя в спальню, Зизи отважился заметить замогильным голосом:

— Помни, он все-таки мой брат…

— Не бойся, — гордо отозвалась она, — будет вежливый со мной — и я буду вежлива.

Франсуа ввел Филиппа Югона, одетого в редингот. Жорж, повинуясь приказу Нана, пошел было на цыпочках в дальний угол спальни. Но, услышав из соседней комнаты звук голосов, остановился, снедаемый такой тревогой, что даже ноги ему не повиновались. Его воображению рисовались скандал, пощечины, — словом, нечто такое гнусное, из-за чего Нана навеки с ним рассорится. Поэтому он не устоял перед соблазном и, вернувшись к двери, прижался к створке ухом. Слышно было плохо, толстые портьеры заглушали звук. Однако ему удалось разобрать несколько слов, произнесенных Филиппом, несколько суровых фраз, где повторялись слова: «еще ребенок», «честь», «семья»… Он со страхом ждал ответа своей милой; как бешеное, билось сердце, в ушах стоял невнятный гул. Конечно, она крикнет: «Грубиян поганый!» или: «Убирайтесь вы к черту, я здесь хозяйка». Но не расслышал ничего, даже дыхания; Нана там, в гостиной, молчала как убитая. Вскоре голос брата смягчился. Жорж уж совсем ничего не понимал, как вдруг до его слуха донеслись какие-то странные звуки, и он похолодел. Это рыдала Нана. Жоржа раздирали самые противоречивые чувства, ему то хотелось бежать куда глаза глядят, то накинуться на Филиппа. Но как раз в эту минуту в спальню вошла Зоя, и застигнутому на месте преступления, переконфуженному Жоржу пришлось отойти от двери.

Зоя стала спокойно складывать белье в шкаф, а Жорж, потеряв дар речи, стоял, прижавшись лбом к оконному стеклу, окаменевший, терзаемый неизвестностью. Первой нарушила молчание Зоя:

— Это ваш брат у мадам?

— Да, — ответил мальчуган сдавленным голосом.

Снова воцарилось молчание.

— Поэтому-то вы так и встревожились, господин Жорж?

— Да, — по-прежнему с трудом выдавил он.

Зоя не торопилась. Складывая кружева, она медленно произнесла:

— И зря… Мадам все уладит.

Больше они не обменялись ни словом. Но Зоя, видимо, не намеревалась покидать спальни. Еще с четверть часа она вертелась здесь, словно не замечая все возрастающего волнения мальчугана, который даже побледнел, снедаемый сомнениями и стыдом. Он искоса поглядывал на двери гостиной. Что они там так долго делают? Может быть, Нана все еще плачет? А вдруг Филипп прибил ее, с этого грубияна станется. Как только Зоя вышла из спальни, Жорж подбежал к дверям гостиной и припал к створке ухом. И застыл от изумления, окончательно теряя рассудок, ибо до его слуха донесся нежный, веселый шепот, приглушенные, как от щекотки, женские смешки. Впрочем, Нана тут же пошла проводить Филиппа до лестницы, и оба обменялись на прощание сердечными дружелюбными фразами.

Когда Жорж осмелился заглянуть в гостиную, Нана, стоя перед зеркалом, внимательно разглядывала свое отражение.

— Ну как? — ошалело спросил он.

— Что как? — повторила Нана, не оборачиваясь.

Потом небрежно бросила:

— Что ты мне тут наплел? Твой брат просто душка!

— Значит, уладилось?

— Ясно, уладилось… Да что это ты такое вообразил? Ведь не драться мы с ним собрались.

Но Жорж по-прежнему ничего не понимал. И шепнул:

— Мне показалось… А ты не плакала?

— Я плакала! — воскликнула Нана, пристально глядя на Жоржа. — Ты что, бредишь? С чего я стану плакать?

Тут пришлось краснеть мальчугану, ибо Нана устроила ему сцену — как он посмел ее ослушаться и шпионить под дверью. Нана надулась, но он, желая узнать правду, подошел к ней с покорно-ласковой миной.

— Значит, мой брат…

— Твой брат сразу смекнул, где находится… Пойми ты, если бы я оказалась просто девкой, тогда, конечно, он в своем праве вмешаться, раз ты несовершеннолетний, да и честь семьи тоже затронута. Я такие чувства отлично понимаю!.. Но он с первого взгляда во всем разобрался и вел себя как человек светский… Так что не тревожься ты больше — все кончено, он вашу мамочку успокоит.

И добавила со смехом:

— Впрочем, ты еще встретишься со своим братцем… Я его пригласила, он придет.

— Придет! — повторил мальчуган, бледнея.

Он ничего не добавил, разговора о Филиппе больше не было. Нана одевалась, собираясь уезжать, а он смотрел на нее огромными печальными глазами. Конечно, он был ужасно рад, что все устроилось, ибо предпочел бы умереть, чем расстаться с Нана, но где-то в самой глубине души жила глухая тревога, потаенная боль, которой он не знал раньше и в которой не смел признаться Нана. Так он никогда и не узнал, как удалось Филиппу успокоить мать. Через три дня, видимо вполне поверив старшему сыну, она мирно укатила в Фондет. В вечер ее отъезда Жорж сидел у Нана и затрепетал, когда Франсуа доложил о приходе лейтенанта. Лейтенант весело пошутил с братом, обошелся с ним как с сорванцом-мальчишкой, на чьи безобидные проказы старшие смотрят сквозь пальцы. А Жорж тихонько сидел на стуле, не смея шелохнуться; у него было тяжело на сердце, и от каждого обращенного к нему слова он вспыхивал, как красная девица. Между ним и Филиппом никогда не существовало настоящей дружбы, так как Жорж был моложе на целых десять лет; он побаивался старшего брата, как отца, от которого надо таить свои похождения. Поэтому, наблюдая, как свободно держит себя весельчак Филипп у Нана, как громко и задорно смеется, Жорж испытывал стыд, смешанный с какой-то неловкостью. Однако брат появлялся у Нана почти ежедневно, и Жорж мало-помалу привык. Нана сияла. Итак, она окончательно устроилась, обосновалась здесь, в чаду и сумятице дерзко разгульной жизни, отпраздновала новоселье в этом особняке, где было тесно от мужчин и мебели.

Однажды у Нана, по обыкновению, сидели братья Югон, как вдруг явился в неположенный час граф Мюффа. Когда Зоя сообщила ему, что у мадам гости, граф тут же ретировался, даже не сделав попытки войти, с достохвальной скромностью человека светского. Однако вечером Нана встретила его с видом оскорбленной женщины, не сдерживая холодной ярости.

— Вот что, сударь, — заявила она, — кажется, я не давала вам ни малейшего повода меня оскорблять… Когда у меня сидят гости, потрудитесь входить, как и все прочие.

Граф замер от изумления.

— Но, дорогая… — начал было он.

— Может, у меня визитеры были! Да, да, мужчины. А что я, по-вашему, делала с этими мужчинами?.. Когда человек разыгрывает тайного любовника, он непременно ославит женщину, а я не желаю, чтобы меня ославили!

С трудом графу удалось вымолить прощение. В глубине души он блаженствовал. Именно с помощью таких сцен Нана держала ею в повиновении, веревки из него вила. Уже давно она узаконила присутствие Жоржа, просто ей с мальчуганом весело, говорила она. Теперь она велела графу прийти на обед, где присутствовал Филипп; граф держал себя очень мило; встав из-за стола, он отвел лейтенанта в сторону и осведомился о здоровье его матушки. С этого дня братья Югон, Вандевр и Мюффа стали открыто, в качестве завсегдатаев, встречаться у Нана и приятельски пожимали друг другу руки. Так было гораздо удобнее. Один только Мюффа из скромности старался не учащать визитов, хранил церемонный тон человека постороннего. Ночью, когда Нана, усевшись на медвежьи шкуры, стягивала чулки, Мюффа дружески отзывался об этих господах, особенно о Филиппе, который, по его словам, был идеалом порядочности.