На следующий день, придя на работу, я обнаружил на своем столе белый конверт, на котором розовым фломастером было написано «Тоби». Ага, подумал я. Конверт был надписан Пиппи, а значит… он от Элизабет. Это мой пропуск с полным доступом на шоу Кельвина Кляйна! Я торопливо разорвал конверт, но, увы, из него выпал самый обычный билет, в самом верху которого большими черными буквами было отпечатано «Стоячее место».

— Извини, дружок, — объяснила Элизабет, заглядывая ко мне в кабинет. — Это все, что я смогла достать.

Что ж, это лучше, чем ничего. И вот в назначенный день я терпеливо стоял в очереди вместе с другими представителями низших форм жизни, пока «сливки общества», экипированные в боевые доспехи, неторопливо проходили внутрь. Здесь были Джордж Уэйн в фиолетовом бархатном костюме, Анна Уинтур в обязательных темных очках от Шанель, Дональд Трамп со своими «запонками» — двумя блондинками, висящими на каждой его руке. Это было настоящее шоу в мире моды. В конце концов запустили и тех, у кого были билеты на стоячие места. Нас согнали в нечто, напоминающее загон и огороженное металлическими барьерами.

Элизабет небрежно опустилась на свое место прямо в середине первого ряда, невольно привлекая мое внимание к пустующему слева от нее креслу. Еще одно незанятое место находилось в конце ряда справа от нее. Я и не думал о том, чтобы сесть рядом с ней — это место вероятнее всего было забронировано для Грейдона, — а вот как насчет того, что с краю? Оно выглядело чрезвычайно соблазнительным. И хотя на нем и в самом деле была прикреплена табличка, предупреждающая, что место занято, я еще не видел никого, кто заявлял бы на него свои права. Когда до начала шоу оставалось несколько секунд, а место продолжало пустовать, я, оглянувшись на несчастные лица тех, кому весь вечер предстояло провести стоя, решился занять его. Наклонившись, пролез через барьер и направился к своей цели. Зал был набит «планшеточными нацистами», но я подумал, что, создав вокруг себя атмосферу авторитета и власти, мне удастся проскочить мимо них без приключений. Разве половина сидящих здесь людей на самом деле не обманщики? После напряженного прохода сквозь ряды, во время которого я старательно смотрел перед собой с уверенным видом и милостиво улыбался, мне удалось добраться до первого ряда, не вызвав подозрений. Мне это удалось!

Как только я сел, в зале появился Грейдон. Решительно направляясь к первому ряду, он действительно выглядел потрясающе. Не каждому дано так ходить, как это делал Грейдон. «Мне нравится, как он двигается, — сказал о нем однажды Джей Ленно [76] журналу «Нью-Йорк». — Он потомок тех янки-аристократов из Нью-Йорка и Коннектикута, которых, как нам казалось, уже не существует». Я сидел и наблюдал за ним с благоговением. В следующий раз, сказал я себе, когда буду подходить к какому-нибудь «планшеточному нацисту», сделаю именно так. Проклятие, это ему следует дефилировать здесь по подиуму!

Неожиданно он меня заметил, и на его лице промелькнуло выражение легкой досады, мол, он-то что здесь делает? Грейдон остановился прямо передо мной.

— Тоби, ты не можешь сидеть в первом ряду, — сказал он мне шепотом. — Ты все еще в первой комнате.

Я подумал, что он шутит.

— Не беспокойся, — таким же шепотом ответил я ему, — Элизабет приберегла для тебя местечко.

— Мне плевать, — он повысил голос. — Убирайся отсюда к чертовой матери.

Я побагровел. Зачем он это делает? Такого унижения мне не приходилось испытывать. Поднявшись, я медленно направился к своему месту, ощущая на себе пристальные взгляды всего Нью-Йорка. Мои шаркающая походка и опущенная от стыда голова были полной противоположностью недавнего величавого шествия Грейдона. Мне казалось, что к моей заднице приклеили табличку с надписью «Пни меня».

Оглядываясь назад, я понимаю, что самым разумным было не обращать на это внимания. Подобный ритуал унижения является стандартной церемонией инициации в «Конде наст», и реагировать на это следует, схватив себя за лодыжки и сказав: «Пожалуйста, сэр, не могли бы вы повторить еще раз?» Мне только предстояло овладеть искусством «наплюй на свою гордость». [77] А пока я помнил, что совсем недавно сам был капитаном собственного корабля. И поэтому поклялся отомстить.

Такая возможность представилась через пару дней, когда я случайно наткнулся на статью Грейдона, написанную им для «Джи-кью» несколькими годами ранее о своей поездке в Лондон. Он рассказал, как, побывав на ленче, устроенном «Прайвит ай», на следующий день он отправился на ленч, устроенный «Спектейтором», и там — это просто невероятно — встретился с одними и теми же людьми. Затем он побывал на поминальной службе Малкольма Маггериджа, [78] и — вы можете в это поверить? — эти люди оказались и здесь! Поэтому Грейдон пришел к выводу, что по размерам британское светское общество довольно маленькое, из-за чего вы постоянно натыкаетесь на одних и тех же людей, куда бы ни отправились, словно в «Танце под музыку времени». [79]

Отксерив статью, я подсунул ее под дверь его кабинета с приложенной к ней запиской:

Дорогой Грейдон.

Приятно видеть, что ты не ушел дальше первой комнаты в своей поездке в Лондон. Надеюсь, в следующий раз тебе повезет больше.

С наилучшими пожеланиями,

Тоби.

Увидев это, Грейдон немедленно вызвал меня к себе. Судя по пунцовости лица, он был взвинчен до предела.

— Честно говоря, это мало похоже на дружескую шутку. — Грейдон буквально искрился от ярости. — Вы, британцы, приезжаете в Нью-Йорк, берете у нас деньги и смотрите на нас, задрав нос… Но до вас никак не доходит, что мы можем смести вашу страну за 20 минут! И на ее месте ничего не останется! Проклятие, если бы не мы, вы говорили бы сейчас по-немецки!