Пенгалигон забирает свою трубу у Сниткера.

— Таких здесь не так и много.

Морские пехотинцы Катлипа бросают весла. Баркас скользит по инерции, пока не останавливается.

Лодка трех японцев касается носа баркаса.

— Не дай им перелезть, — шепчет Пенгалигон своему первому лейтенанту.

Носы баркаса и сампана трутся друг о друга. Хоувелл отдает честь.

Инспекторы кланяются. Они представляются через переводчика.

Один инспектор и переводчик привстают, готовясь к переходу.

«Не дай им, — Пенгалигон беззвучно предупреждает Хоувелла, — не дай им…»

Хоувелл притворно кашляет, поднимает руку, извиняясь.

Прибывает второй сампан, причаливает к баркасу сбоку.

— Невыгодная позиция, — бормочет Рен, — зажаты с двух сторон.

Хоувелл перестает кашлять, машет шляпой ван Кли — фу.

Ван Клиф встает и наклоняется к борту сампана, чтобы пожать руку Хоувелла.

Отвергнутые инспектор и переводчик все так же полусидят.

Неловко встает заместитель директора Фишер, и сампан раскачивается.

Хоувелл помогает крупному ван Клифу перелезть через борт баркаса.

— Один в мешке, господин Хоувелл, — шепчет капитан. — Весьма ловко.

Еле слышно долетает громовой смех директора ван Клифа.

Фишер приближается к баркасу, шатаясь, как новорожденный жеребенок…

…но к неудовольствию Пенгалигона, переводчик хватается за нос баркаса.

Ближний морпех обращается к майору Катлипу. Тот бросается к переводчику.

— Нет, — бормочет капитан, который ничем не может помочь, — не позволяй ему перелезть.

Лейтенант Хоувелл в то же самое время приглашает на баркас заместителя директора.

Катлип перехватывает руку нежеланного переводчика…

«Жди, жди, — хочется крикнуть капитану, — жди второго голландца!»

…и Катлип отпускает переводчика, размахивая рукой, словно каким-то образом ее повредил.

Наконец, Хоувелл хватает нетвердую руку заместителя.

Пенгалигон бормочет: «Перетаскивай, Хоувелл, ради Христа!»

Переводчик решает не ждать помощи и переносит одну ногу над фальшбортом баркаса, и в этот же момент Хоувелл рывком затаскивает пруссака на баркас…

…и половина морских пехотинцев вытаскивают абордажные сабли, сверкающие отраженным солнечным светом.

Другие солдаты хватаются за весла и отталкивают сампаны.

Переводчик в черном одеянии падает в воду, как Пьеро. Баркас «Феба» берет курс на корабль.

Директор ван Клиф, поняв, что их похитили, бросается на лейтенанта Хоувелла.

Катлип перехватывает его на полпути, и они оба падают на дно баркаса, который опасно раскачивается.

«Пусть только не перевернутся, милостивый Боже, — просит Пенгалигон, — не сейчас…»

Ван Клифу скручивают руки, и качка прекращается. Пруссак сидит недвижно.

В сампанах, уже позади баркаса в трех корпусах, первым двигается гребец, который наклоняется к воде, чтобы спасти переводчика. Инспекторы в сером застыли в шоке и смотрят на лодку иноземцев, спешащую к «Фебу».

Пенгалигон опускает подзорную трубу.

— Первый бой выигран. Сдирайте эту голландскую тряпку, господин Рен, и поднимайте «Юнион Джек» на стеньге и на носу.

— Есть, сэр, с огромным удовольствием.

— Господин Толбот, пусть ваши матросы займутся грязью на моих палубах.

Голландец ван Клиф берется за веревочную лестницу и карабкается наверх с ловкостью, удивительной для его комплекции. Пенгалигон смотрит вверх, на ют, где прячется Сниткер под широкополой шляпой. Оттолкнув протянутые руки, ван Клиф перелезает через борт «Феба», как мавр — налетчик, оглядывает линию офицеров, упирается взглядом в Пенгалигона, наставляет на него указательный палец так гневно, что пара морпехов выступает вперед, на случай его атаки, и рычит сквозь густую, кудрявую бороду и чайного цвета зубы: «Kapitein!»

— Добро пожаловать на борт фрегата Его королевского величества «Феб», господин ван Клиф. Я…

Гневный выпад директора не нуждается в переводе.

— Я капитан Джон Пенгалигон, — продолжает капитан, пока ван Клиф переводит дыхание, — а это — мой второй офицер, лейтенант Рен. Первого — лейтенанта Хоувелла и майора Катлипа… — те поднимаются на палубу, — вы уже видели.

Директор ван Клиф делает шаг к капитану и сплевывает на его сапог.

Сгусток слюны блестит на сапоге, пусть и не самом лучшем, но искусно стачанном на лондонской Джермин — стрит.