Шрифт:
— Готово, — Кон Туоми заканчивает установку двери, перемежая голландские слова ирландско — английскими. — Теперь им придется проломить стену, чтобы попасть внутрь.
Якоб подметает опилки. «Не проломят».
Плотник проверяет стуком дверную раму.
— Ваш сундук я починю завтра. Будет как новый. Это безобразие — средь бела дня, ведь, да?
— Зато у меня руки-ноги целы, — Якобу очень тревожно из-за Псалтыря.
«Если книги нет, — боится он, — воры тут же начнут меня шантажировать».
— Вот и все, — Туоми оборачивает инструменты промасленной тряпкой. — До ужина.
Как только ирландец выходит на лестницу, Якоб закрывает дверь на запор, передвигает кровать на несколько дюймов…
«Может, Грот заказал этот взлом, — раздумывает Якоб, — как месть за женьшень?»
Якоб поднимает половые доски, ложится и сует в щель руку, чтобы нащупать завернутую в парусину книгу…
Его пальцы находят Псалтырь, и он облегченно выдыхает. «Благоволит Господь к уповающим на милость Его» [47] .
47
Псалом 146:11.
Он сдвигает половицы на прежнее место и садится на кровать. Он — в безопасности, Огава — в безопасности. «Тогда что же, — размышляет он, — не так?» Якоб чувствует, что не видит чего-то очень важного. Как с отчетом, в котором все сходится, хотя я знаю, что есть приписки или ошибка».
С Флаговой площади доносится стук молотков. Плотники припозднились.
«Спрятано на самом виду, — думает Якоб. — Средь бела дня». — Осознание бьет, словно обухом: вопросы Кобаяши были закодированной похвальбой. Взлом — посланием. Оно гласило: реперкуссия — за вмешательство в мои дела, о которых ты находишься в «счастливом неведении» — происходит сейчас, «средь бела дня». Ты «бессилен» ответить чем-нибудь, потому что нет абсолютно никаких «убедительных доказательств». Кобаяши заявляет о своей причастности к ограблению и в то же время находится вне подозрений: как взломщик может быть вместе с жертвой в то же самое время на месте взлома? Если Якоб объявит о кодовых словах, его примут за сумасшедшего.
Дневная жара спадает, грохот молотков плотников уходит, Якоба мутит.
«Он хочет отомстить, да, — догадывается Якоб, — но злыдню при этом нужен и трофей».
Кроме Псалтыря, что еще, критически важного, могли у него украсть?
Температура воздуха начинает подниматься; шум нарастает; у Якоба стучит в голове.
«Самые новые рисунки в моем последнем альбоме, — понимает он, — который под подушкой…»
Дрожа, он откидывает подушку, хватает альбом, роняет его, развязывает тесемки, пролистывает к последнему рисунку, и у него перехватывает дыхание: рваные края вырванного листа с рисунками лица, рук и глаз госпожи Аибагавы, и где-то невдалеке Кобаяши получает безмерное наслаждение, оценивая сходство оригинала и изображения.
При закрытых глазах эта картина становится еще более ясной и отчетливой.
«Пусть такого не будет», — молится Якоб, но его молитва остается без ответа.
Внизу открывается дверь. Медленные шаги поднимаются по лестнице.
Удивительный факт — Маринус сам идет к нему — добавляет неприятных ощущений к его и без того безутешному горю. «А если у нее отберут разрешение учиться на Дэдзиме?» Трость стучит по двери.
— Домбуржец!
— Сегодня у меня побывало слишком много незваных гостей, доктор.
— Открой дверь сейчас же, деревенский простофиля.
Якоб понимает, что открыть дверь — наименьшее зло.
— Пришли позлорадствовать, да?
Маринус обводит взглядом комнату клерка, подходит к окну, разглядывает Длинную улицу и сад внизу через стеклянно-бумажное окно. Он распускает и вновь собирает в пучок поблескивающие седые волосы.
— Что взяли?
— Ничего… — он вспоминает о словах Ворстенбоса. — Ничего ценного.
— В случае взлома… — Маринус откашливается, — я предписываю курс бильярда.
— Чего мне сегодня меньше всего хочется, доктор, — восклицает Якоб, — так это играть в бильярд.
Шар Якоба катится по столу, отскакивает от обитого мягким сукном борта и останавливается в двух дюймах от него, на ширину ладони ближе, чем шар Маринуса.
— Ваш первый удар, доктор. До скольких мы будем играть?
— Хеммей и я обычно играли до пятисот одного.
Илатту выжимает лимоны в матовые стаканы. Воздух пропитывается их ароматом.
Легкий ветерок продувает бильярдную в Садовом доме.
Маринус сосредотачивается на первом ударе…
«С чего такая внезапная и подчеркнутая доброжелательность?» — не перестает удивляться Якоб.
…но удар доктора неточен, и вместо битка Якоба он попадает по прицельному шару.
Якоб с легкостью отправляет в лузу и его шар, и прицельный.
— Мне вести счет?
— Вы же бухгалтер. Илатту, ты свободен до конца дня.
Илатту благодарит Маринуса и уходит, а клерк отправляет в лузы шар за шаром, быстро доведя счет до пятидесяти. Приглушенные удары бильярдных шаров успокаивают его натянутые нервы. «Известие об ограблении, — наполовину убедил он себя, — потрясло меня до глубины души, лишило здравого смысла: рисунок иностранцем госпожи Аибагавы не является наказуемым деянием, даже здесь. Она же позировала мне тайком». Доведя свой счет до шестидесяти, Якоб позволяет себе промахнуться, уступая место у стола Маринусу. «И страница рисунков, — размышляет клерк, — не является «убедительным доказательством» моей влюбленности в эту женщину».