«Закончено», — устало думает клерк.

Красноносый Ханзабуро чихает и вытирает сопли зажатой в кулаке соломой.

Голубь курлычет на высоком подоконнике.

Пронзительный голос Оувеханда стремительно разносится по переулку Костей.

Верили местные в близкую эвакуацию Дэдзимы или нет, утренняя новость разбудила остров от летаргии. Медь — много сотен ящиков — обещано подвезти в течение четырех дней. Капитан Лейси хочет загрузить ее в трюмы «Шенандоа» за шесть и покинуть Нагасаки на следующий день — все в течение недели. Ближе к зиме Китайское море бурное, а волны высотой не уступают горам. Вопросы, которые Ворстенбос старательно обходил все лето, более не могут оставаться без ответов. Получат ли сотрудники жалкие официальные квоты для перевозки на «Шенандоа» личных товаров или все пойдет, как при предшественниках Ворстенбоса? Все торговые сделки с купцами проводятся с невиданной быстротой. Петер Фишер или Якоб де Зут будет следующим старшим клерком с повышенным жалованьем и контролем над транспортными операциями? «Использует ли Ворстенбос мое «Расследование», — размышляет Якоб, укладывая отчет в папку, — чтобы обвинить только Даниэля Сниткера, или будут сняты и другие скальпы?» У злоумышленников, занимающихся контрабандой со складов Батавии, есть высокие покровители в совете Компании, но в отчете Якоба достаточно доказательств для заинтересованного в реформах генерал-губернатора, чтобы заткнуть им рты.

Подчиняясь непонятной прихоти, Якоб забирается на гору ящиков.

Ханзабуро удивляется: «Хэ?» — и вновь чихает.

С насеста Уильяма Питта Якоб видит огненные листья кленов на серых горах.

Орито не приходила вчера на занятия в больнице…

Огава не появлялся на Дэдзиме после тайфуна.

«Из-за одного скромного подарка, — убеждает себя Якоб, — ей не запретят…»

Якоб закрывает ставни, спускается вниз, берет папку, отправляет Ханзабуро в переулок Костей и запирает на замок складские ворота.

Якоб подходит к Перекрестку и видит Илатту, идущего навстречу со стороны Короткой улицы. Илатту поддерживает сухощавого молодого человека, одетого в просторные штаны ремесленника, завязанные на лодыжках, и подбитый жилет, а на голове у него — старомодная европейская шляпа. Якоб замечает запавшие глаза, бледную кожу и летаргическую походку молодого человека и думает: «Чахотка». Илатту приветствует Якоба, желает ему доброго дня, но не представляет своего спутника, который, как теперь становится понятно клерку, не японец, а европеец с каштановыми волосами и круглыми глазами. Гость не замечает его и, миновав Перекресток, продолжает идти по Длинной улице к больнице.

Ветер бросает в лицо капли дождя.

— Средь жизни мы смертные, да — а?

Ханзабуро подпрыгивает от неожиданности, а Якоб роняет папку.

— Прошу прощения, если напугал, господин де 3.,

— Ари Грот совсем не похож на извиняющегося.

Рядом с Гротом — Пиет Баерт с объемистым мешком на плече.

— Не беда, господин Грот, — Якоб поднимает папку. — Переживем.

— Дольше того бедняги, — Баерт мотает головой в сторону больного.

Словно услышав, волочащий ноги молодой человек разражается характерным кашлем.

Случайный инспектор подзывает Ханзабуро к себе.

Якоб наблюдает, как наклоняется и кашляет европеец.

— Кто он?

Грот сплевывает.

— Шунсуке Тунберг, а интересно ж, чей он, да — а? Его папаша, слышал я, Карл Тунберг из Швеции, который лет двадцать тому назад проработал здесь несколько сезонов костоправом. Как и доктор М., тож был образованный кент и все ботаникой, знач, занимался, но, вишь, не только семена собирал.

Трехногий пес слизывает плевок лысеющего повара.

— Господин Тунберг не оставил ничего своему сыну?

— Может — да, может — нет, — Грот всасывает воздух сквозь сжатые зубы, — за этим же следить надо, а до Швеции как до Сатурна. Компания жалеет детей своих сотрудников, рожденных вне брака, но без разрешения им из Нагасаки никуда не дозволено, и за магистратом последнее слово: где им жить или жениться, и все такое. У девушек еще есть шанс, пока они молоды. «Кораллы Маруямы» — так называют их свахи. Парням хуже: Тунберг — младший золотых рыбок разводит, я слышал, но скоро червей будет разводить, это точно.

Маринус и пожилой японский ученый идут со стороны больницы.

Якоб узнает доктора Маено, которого видел в Гильдии.

Кашель Шунсуке Тунберга постепенно затухает.

«Я должен был помочь», — думает Якоб.

— Этот бедняга говорит на голландском?

— He — а. Был совсем крохой, когда папаша уплыл.

— А что с его матерью? Куртизанка, я полагаю.

— Давно умерла. Прощения просим, господин де 3., но три дюжины куриц для «Шенандоа» ждут нас на таможне, а то в прошлый год — половина чуть не дохлых, половина точно дохлых было, и еще три с голубями там оказалось, провиантмейстер назвал их «редкими японскими наседками».

— Червей разводить! — Баерт начинает хохотать. — Только сейчас и дошло, Грот!

Что-то в мешке Баерта колышется, и Грот торопится с уходом.

— Мы, знач, пошли, шлеп — шлеп…

Они спешат по Длинной улице.

Якоб наблюдает, как Шунсуке Тунберга доводят до больницы.

Птицы летают под низком небом. Осень уходит.

На лестнице, ведущей в резиденцию директора, Якоб встречает Огаву Мимасаку, отца Огавы Узаемона, спускающегося вниз.