— А когда… — забормотала Маша Узбекова, — а когда же наша комсомольско-молодежная… ты обещал!

«Театр! Истинный театр! — плакал и смеялся про себя Хрустов. — Развергнись, земля — я не могу!!!»

— Обещал! И не отказываюсь! — застонал он. — Но не сейчас же! Стройку лихорадит. Зинтат вспучило, люди ночей не спят. За каждый час я старею на год. Как можно думать о своем личном?.. Где наша бескорыстность, принципиальность? Мария! Не узнаю тебя.

Мария понурилась.

— Щас принесу… — и потопала к мужскому общежитию, где сидела вахтерша тетя Рая, она же комендант всех домов.

Хрустов обернулся, робко подошел к Тане, обнял, сжал ее.

— Замерзла, милая?.. Сейчас. Она принесет бумажку одну… на подпись… и пойдем. — Хрустов расстегнул свой полушубок и спрятал девушку от сумеречного ветра.

Таня смотрела на белую реку с черными клавишами промоин, на белые берега. На той стороне, где они только что были, уже вспыхнули желтые огоньки. Зимой рано темнеет. Правее, за круглыми формами Бетонного завода, там, в наступившей мгле, казалось, торчат небоскребы без окон, гигантские бетонные пальцы, бетонный лабиринт — так выглядит отсюда плотина будущей Ю.С.Г. Мигают желтые и красноватые огоньки — это ползут крохотные машины…

— Какая огромная у тебя стройка, — прошептала Таня. — Только зябко тут. Все время ветер, да?

— Ничего! — сказал Хрустов. — Вот неделю назад были морозы — самолеты на лету падали!

— Самолеты? — наморщила лоб Таня.

— Ну, воробьи!.. Глупенькая… дай я тебя поцелую! Это и есть плотина. Она деревянной опалубкой покрыта. Щиты снимем… снимут мои люди, — поправился Хрустов, — мои рабы… рабыни… — он подмигнул, — и останется тело плотины из бетона. Это выражение такое — тело плотины… — Он улыбаясь разглядывал Таню. — Ничего… оно красивое… потом увидишь. Хочу все краны заменить! — Вдруг запальчиво заговорил он. — Вон ту гору — подвинуть! По рельсам. Своего зама — убрать в Москву. Хоть в замминистры, сейчас так делается — убирают вверх, чтобы не мешали делу.

Таня провела ладошкой по его щеке, по белесым волоскам бороды.

— Ты изменился, страдания не прошли даром.

— А ты… стала еще красивей.

— Для тебя, — загадочно сказала Таня. — Для тебя я всегда буду красивой.

«Дура, что ли? — подумал Хрустов озабоченно. — „Страдания“… „Для тебя“…»

Таня прижалась к нему, зарылась носом в облезлую овчину его полушубка, коленки уткнулись в его коленки, Хрустов задрожал.

— Неужели ты, милый… мог отравиться без меня? — хихикнула Таня.

— Да, — отрезал Хрустов.

— И… и яд бы нашел?

— У меня товарищ — врач. Дома полкилограмма мышьяка лежит. С хлорофосом — верняк. — Он сделал вид, что опомнился. — Ну, а ты как добиралась? Что не расскажешь? — Скалясь от возбуждения, он оглянулся — Маши все еще не было. — Г-гов-вори!

— Ой, что было! — Таня оттолкнулась ладошками и рассмеялась. — Этот парень ко мне ночью стучится… а я ведь возле вокзала, народ разный, страшно… Но я будто почувствовала, что от тебя. Отпираю… а он: погоди открывать, сначала спроси: кто… Я, говорит, от Льва Николаевича Хрустова… ему плохо без тебя.

«Дура она, явная дура», — закручинился Хрустов, заглядывая в ее лицо. Слушая рассказ, он представлял себе, как Алеша Бойцов обстоятельно пьет чай у нее дома, вытирает взмокший лоб, листает альбом с фотографиями, расспрашивает, и Таня ему показывает, кто где изображен. Когда выяснилось, что Таня не знает дороги на стройку, Бойцов, краснея от растерянности, предлагает свои услуги — рыцарь! И они едут, и Алеша в поезде развлекает ее фокусом, который показывал на вокзале Хрустову.

— Хочешь? — встрепенулась Таня. Она достала платочек, накрыла платочком указательный палец. — Раз! И два! Смешно, правда?!

Хрустов зарыдал:

— Ы-ы-ы… смешно!..

Наступило молчание. Таня глубоко вздохнула.

— Вот, — сказала она. — А с мамой я простилась, Левушка…

— Умерла старая… — понимающе кивнул Хрустов. — Бедная моя.

— Да что ты? — испугалась Таня. — Я распрощалась — мол, уезжаю к Левушке! Она тебя не знает, но я все объяснила. Раз в жизни бывает… чтобы такая любовь. Три года! А сестренка моя… ты ее не знаешь… Верка говорит: ой, вот мы похожи… а ты вся такая таинственная, исчезаешь навеки… а я тут останусь прозябать.

— Ничего. — Хрустов закурил, посорил искрами на снег. — Найдет и она свое счастье.

— И то, — согласилась Таня. — За мною ухаживал дядька один из гастронома. Ску-учный! Я ему отказала. Мол, я другому отдана. — Она обняла его и прижалась.

Хрустов как бы заново увидел на синем снегу ее чемоданы и сумку, и до него дошло, что это — приданое, что Таня, конечно же, приехала всерьез, именно к нему. И наверняка всем объяснила, как и куда писать. «Сейчас бы проснуться одному!»

Сзади заскрипел снег, Хрустов резко обернулся, — это была Маша Узбекова. Она незаметно передала ему ключ.