— И что девушки? — Васильев ел соленые маслятки, размером с маленькую пуговку или даже капсюль. — Что они?

— Хихикают! «Ишшо! Ишшо!» Я им ишшо! Ачинск, говорю, брали… поезд с золотом везли. А они хихикают.

— Что же они хихикают над бедным стариком?

— Спроси их! Ходил я за пельсией, ходил. А толку?

— Что они сказали-то?

— «Дедушка… так ты же не на нашей стороне воевал-то! Ты же с белыми был! Кто же тебе пельсию даст?» Я говорю: не знаю я… где был, там и воевал… У Васьки вон пельсия есть, вместе воевали… и у Сереги Матвеева… А у меня нет.

— А они что? — заинтересовался невероятной историей Васильев. «Или старик поглупел за долгую жизнь в тайге, или разгрывает меня, веселит. Ишь, как смотрит».

— Бог их знает… хихикают, сбежались смотреть, на карточку снимают. Я ружье-то занес, с ружьем сел… Потом говорят: ты иди, старый, к большому начальству. Токо имена не называй, с кем воевал.

— И ты пошел?

— Ходил… и там смеются. Уже спознали. Не дали мне пельсию. Да мне пока и не надо, я и зверя выслежу, и рыбу поймаю… — Старик, вскинув белесые глаза на потолок, наотмашь перекрестился. — Но что как состарюсь совсем, а? То-то. А я что? Где был, там и воевал. Молод был, парнишечка… Да-а, далеко прожита жизнь, ничего про наших уже не слыхать.

«Да, единственная, бесценная прожита, — размышлял Васильев, куря сигаретку и с удивлением разглядывая диковинные, длинные две сизожелтые бороды старика, как у путешественника Семенова-Тяньшанского, глубоко посаженные маленькие умные глазки меж розовых, дрожащих век. — И разве можно сейчас над ним смеяться? А объективно — бывший враг. Мог и моего отца убить. Зачем же он жил? Ради чего? Ведь не желал же он России зла? Стало быть, своя правда была? Но какая? Знает ли сам?»

— Слушайте, Степан Аполлонович, — вдруг заволновался Васильев. — Я вот тут на Зинтате ГЭС строю.

— Слыхал про перемычку.

— Да, перекрыли мы реку скалой. Большое динамо поставим, свету будет много. — Слушает ли старик? Допил стакан, отошел к печке, сует в огонь длинные поленья. — Вы мне вот что скажите. Какой нынче паводок ожидается? Снегу-то много. Рано будет таять?

— Белый — он не скоро… — загадочно забормотал старик, доставая из-под лавки приемник ВЭФ-202 и кривым пальцем с черным ногтем включая его. — Это если городской — черный, сизый. А белый — он ить как сахар. Помню, на лошадях едем, а ён блестит… лоб ломит, как пулей… а Наталья в родах была…

Старик уже не улыбался, задумался, замолчал.

— Паводок нынче поздний будет? — уже громче спросил Васильев, перекрывая голосом приемничек — там ныла скрипка. — Или ранний?

— Да-а. Помню, шаль разорвала… мучилась… с золотым шитьем шаль была… теперь не соединить… — Старик резко выключил приемник. — Кто ить его знает? Если с Китая подует, даст бог, в апреле шевельнется.

— В апреле? Не позже? Неужели нет никаких примет, чтобы точно: когда?

— И Серега, говорю, получает… — опять кривя губы, бормотал старик, задвигая валенком приемник под лавку. — А они: «Ой, девоньки, гляньте — живой белогвардеец!»

— Течение, конечно, бурное, — не унимался Васильев. — Но холодно ж, Саяны. В прошлом году когда река пошла?

— И в прошлом году ходил… — закивал старик, он уже не слушал гостя, отвернулся к гудящей печке, разгребая узловатыми пальцами диковинную бородищу. — Смеются… тебе надо в Америку… прямо туда иди, к Сы-ыру…

— К какому Сыру? — наморщил раздраженно лоб Васильев. — В ЦРУ?! — Он расхохотался. «А, чорт с тобой!» — Извините. Я полежу.

Альберт Алексеевич устроился на топчане, на пышной медвежьей черной шкуре рядом с оскаленной мордой с потухшими глазам. Давно ему не было так хорошо. Вдруг всё — сон, и он сейчас проснется в молодые годы, в других, куда более теплых и спокойных краях?..

— А они смеются… — доносился словно издалека голос старого охотника. — Я им меду принес. Мед хороший, жгется! Мед взяли, а пельсию не дали…

— Вы где прописаны? — через силу, сквозь сон, спросил Васильев.

Старик назвал поселок Минуса, это возде города Минусинска. Не так далеко отсюда. Если Васильев поедет в Саракан, непременно завернет в те края, переговорит с властями. В самом деле, трагедия, не над чем тут смеяться.

— Я постараюсь помочь… — пробормотал Альберт Алексеевич.

Степан Аполлонович вздохнул:

— Все так говорят… и генерал один говорил… и профессор, всё скалы на карточку снимал… Нешто поможешь? Спасибо, паря.

«Попробую». Васильев уже спал. А через час или два — трудно определить — он проснулся.

Старик дремал, сидя на низенькой скамейке перед печкой, в которой царили красные и синие угольки. В маленьком мутном окошке избы властвовала красота предвечерних Саян. Тайга вокруг не тронутая, снег белый, как сон в раннем детстве…

— А река наша, — неожиданно забормотал старик, — куды она денется? Выше берегов не пойдет… туда и уплывет, в окиян, где Бегичев, слышал, лежит. И наш Александр Васильич бывал там. — Не о Колчаке ли он вспомнил? Наверно! — А я вот окияна так и не увидел. Говорят, зеленый как зверь! На месте не стоит.