— Ха-ха-а! Я на Кавказе на пик Победы лазил!

— А разве он на Кавказе? Не на Памире? — усмехнулся Туровский.

— Это второй… — усмехнулся ответно Хрустов. — Он еще выше. Открыли недавно. Был закрыт облаками. Да ладно придуриваться! Валер, дашь ботиночки с триконями?

Туровский ничего не ответил, он мрачно ходил по блоку, разглядывая сделанную плотниками работу при косом свете с башенных кранов. Олю Снегиреву вспоминает? Или жалеет, что с Аней поссорился? Или в Марину теперь влюбился черноглазый хитрец? Но если влюбился, то почему такой несчастный? Не до флагов ему.

Миновало несколько дней, блок начали бетонировать, в силу вошел график, и в первый же свой выходной день Хрустов с утра полез-таки на правобережную скалу вешать знамя. На ногах — ботинки с острыми триконями, за поясом — красная материя, крюки, в руке — ледоруб.

Внизу, у самого подножия скалы топтался на голубом снегу, запрокинув голову и сверкая белыми зубами, верный Серега Никонов. Объяснил, что постоит для страховки. Но если что случится, что он сможет сделать? Не поймает же на руки? Зыбкий еще мальчишка. Моложе Левы на целых три года!

В огромном котловане, похожем сверху на каменный Манхеттен, вспыхивали крохотные огненные точки электросварки, были слышны звоночки кранов. Бригада, должно быть, из блока смотрит вверх, на своего Хрустова, который, прижимаясь к каменной скале, карабкается к выступу, где трепещет на ветру побелевший от сырости и морозов флажок…

«Умру, но не свалюсь! — яростно шептал Хрустов себе под нос, забивая в диабаз и гранит стальные крюки, подтягиваясь, выпрямляясь на дрожащих ногах. — На этот раз — без поз-зора, только крас-сиво! Как нечто само собой разумеюще-е-е-еся!»

Сизокрасная зернистая порода ползла медленно вниз. Вот жухлая травинка, которая неизвестно как нашла себе тут пропитание… вот кустик с тонкими, очень крепкими, как капроновая леска, корешками… а вот глубокая трещина, в которую можно сунуть носок ноги — там, внутри, рыжая мертвая трава, скоро она зазеленеет. В голове вертелась песенка:

Хрустов не ведал, что это так высоко. Что карабкаться придется долго. Что это страшная, изнуряющая работа. И что здесь такой рваный морозный ветер — как от поезда. Что коленки намокнут. Что рукавицы продерутся. Что пот защиплет глаза, как в бане. Что седые пульки вырастут на ресницах и в бороде…

Он уже не думал о том, смотрят на него снизу или нет, он время от времени отдыхал. «Надо было водки взять или термос с чаем». Он закуривал, грелся от огня сигаретки, складывая ладони возле лица. И резко пьянел и слабел от курева. И уже ругал себя последними словами, когда вдруг проклятый каменный выступ оказался рядом и Хрустов с трудом взлез, вскарабкался на него.

Бугор, казалось, медленно падал вместе с Хрустовым на котлован. Сердце больно разбарабанилось, руки дрожали…

(Дорогие марсиане и все прочие, кому захочется прочесть эти записи про грозную и сладостную зиму 1978–1979 года, когда Хрустову Л.Н. и его друзьям пришлось испытать много невзгод и в награду…

Не так.

Дорогие любые возможные читатели! Перечитал эти страницы и стало страшно: вы подумаете, что я более ничего и не видел — упивался прежде всего своими ощущениями… Нет же, я расскажу, расскажу! И про то, как со временем перестал понимать Валерия Туровского… как Серега Никонов быстро взрослел и становился скрытным… а Борис вскоре сорвался с гребенки плотины и упал в пролет, мимо башенного крана, — от него остался лишь мешок с костями… А Леха-пропеллер уехал домой хоронить брата и не вернулся — его забрали в армию, он же был там прописан… И нас на плотине осталось из старых друзей — Валера, Серега, я… ну и Алексей Бойцов, он теперь с нами тоже был в одной обойме. Могу сказать, что, судя по его пасмурной кошачьей морде, ему с Таней все-таки не фартило. И стыдно признать, что радуюсь, и все же признаюсь…

Итак, простите — еще немного о Вашем смиренном микро-Пимене, Хрустове.)

Лева сорвал с древка белую тряпку, привязал за углы красный новый шелк.

Это его подарк трудящимся Ю.С.Г. к Первому мая!

А теперь — надо срочно спускаться, уже темнеет.

Хрустов глянул вниз и чуть не улетел птичкой туда. Боже, как высоко! Неужели это он сюда вправду забрался? Или это сон, когда он утонул в Зинетате и ему мерещится? Нет, нет! Он тут! Вот склизкий камень под ногами. Вот моток бечевки на поясе.

Он охлестнул ее концом выступ — увы, сползает… надо обвязать, как столб… Смаргивая слезы о морозного ветра, тужился, пыхтел, наконец, получилось… завязал узел, попробовал на растяг — держит, и, зажмурившись, отталкиваясь от сумрачной стены, заскользил вниз.

Вдруг бечевка, как раскаленный прут, обожгла ладонь через дырки продранной варежки, и пальцы разжались — Хрустов полетел вниз, но успел вновь ухватиться за нее. Его крепко ударило, протащило коленями по скальным облокам, острым курумам, в глазах потемнело от боли. «Кажется, в кровь?..»