В мае, соскучившись по Аське, я забрала его на дачу [376] , прожила с ним безвыездно два месяца, ходила босиком, грелась на солнце, пила молоко и играла в песочек со своим сыном. Среди лета произошло маленькое событие: через открытое окно с ночного столика украли часы, портмоне и шкатулку с разными мелочами [377] . Я проснулась, когда вор соскакивал на землю, и заорала на него страшным голосом: «Ишь, сволочь!» и схватилась за большой глиняный горшок, приготовленный для молока, чтобы запустить ему в голову. Но он успел отбежать, и я пожалела горшок. Я запомнила некоторые его приметы и пошла заявить в милицию. Очень скоро нашли не одного, а трех воров [378] . Когда начала портиться погода, вместо меня поселилась мама, а я вернулась в город.

Борис приезжал ко мне все время не чаще раза в неделю, часа на два, на три. Мы с ним гуляли в сумерках, и он уезжал обратно — ему негде было ночевать. В это время он взял какую-то маленькую работу на постройке и был занят и зол. Оставив вместо себя мамашу, я тоже начала работать помощником производителя работ в строительной конторе. В моем ведении находился жакт, состоявший из 6-ти домов на Васильевском Острове. Там велись крупные ремонтные работы, перекладывались печи, перебирались полы, перекрывались крыши, дома еле стояли, из одного этажа проваливались в другой.

В моем распоряжении было человек 40 рабочих различных квалификаций, преимущественно сезонники, но не было материалов. Для того, чтобы достать пару кулей извести, приходилось ездить по всему городу из конца в конец по складам, уговаривать на товарных станциях, ругаться с ломовыми и в случае удачи ехать через весь город на кулях.

В мои обязанности входило приходить раньше всех, записывать, кто, когда явился, без конца ходить из дома в дом и подгонять ленивых поденщиков, увольнять безнадежно ленивых, следить, чтобы не крали материалы, доставать хлебные талоны, расплачиваться с рабочими и поставщиками, вести все счета и многое другое по способностям.

Инженер появлялся не чаще раза в неделю, мне приходилось самостоятельно разрешать многие вопросы. Самым неприятным было иметь дело с членами правления жакта, всюду совавшими свой нос и старавшимися обсчитать при обмере. А скандалы с жильцами, которых выселяли из проваливавшихся комнат! Они готовы были скорее провалиться соседям на голову, чем переселиться на несколько дней из своих прокопчённых примусами комнат.

С 8-ми утра я была на месте, в резиновом макинтоше и с портфелем, набитым счетами и расписками. Иногда мне приходилось ездить в банк, иногда — в правление артели, но чаще всего я ходила по рынкам и железным лавкам, выискивая то штукатурных гвоздей, то медных скобок. Дранки для штукатурки приходилось добывать в самых неожиданных местах, напр[имер] в кооперативе, где я покупала корзины из-под клюквы, которые превращали кустарным способом в дранку.

Много хлопот мне доставляли ломовые извозчики и кровельщики. Если привозили какой-нибудь материал, и меня не оказывалось, чтобы расплатиться с извозчиком, он заламывал страшную цену за простой, и я, вернувшись, заставала его, окруженного перепуганными правленцам, не знающими, что с ним делать. При моём появлении эффект был всегда один и тот же: он так поражался моим солидным и уверенным видом, что переставал ругать и забывал требовать за простой, давал расписку и, уезжая, еще благодарил за что-то. Кровельщики, работавшие сдельно, не появлялись по нескольку дней, потом вдруг приходили больше чем нужно, требовали авансов, крали железо и олифу. Но я раскрывала все их проделки, потому что не боялась лазить по крышам. Мне нравилось слушать, как поёт листовое железо, когда его режут.

Я бывала занята иногда настолько поздно, что не успевала съездить на Таврическую повидать Асю. И чем дальше, тем позднее я освобождалась, начали сдавать частями работу, производились обмеры, заседали комиссии, работали в две смены, я приходила иногда в 1-м часу ночи. Простуженная, голодная, злая и усталая как собака. Я не была в состоянии разговаривать и заваливалась спать [379] . Борис тоже очень уставал, хотя шел к 10 и в 5 уже возвращался. Без меня он совсем перестал заниматься, а я сердилась. Я бывала свободна только в воскресенье, если мне удавалось освободиться в 7–8 часов, это было хорошо. Мы шли в кино, в гости или звали кого-нибудь к себе.

Однажды в такой свободный вечер мы были приглашены к дядюшке Бориса, жившему напротив. Для этого случая я облачилась в закрытое черное платье и приготовилась скучать, не пойти было нельзя. Но совершенно неожиданно там нашелся человек, занимавший меня целый вечер и веселивший всех. Это был дальний родственник Бориса, Саша Каган [380] , парень живой как ртуть, очень неглупый, мило игравший на рояле и танцевавший с увлечением. Он жалел, что не мог одновременно играть и танцевать, и выпивать. Короче говоря, он мне так понравился, что я охотно дала ему наш телефон, и была рада услышать через несколько дней о его желании меня видеть. Мне некогда было его принимать или прогуливать, и я шутя велела ему приехать на место моей работы. Потом, совершенно об этом забыв, уехала куда-то по делам, и он прождал меня несколько часов под дождем, о чем и доложил по телефону.

Следующий раз все случилось удачнее: мы с Лелей Масловской собирались к нашим общим знакомым, которых она не видела много лет, и я пригласила Сашу пойти с нами. Борис, который сразу почуял что-то неладное, был оставлен дома. Мы мило провели вечер без вина за чаем, потом немного танцевали, потом разыгрывали импровизированные сценки с переодеванием, хозяева были актеры. Разошлись к последнему трамваю. Меня провожал Саша, проявивший в этот вечер много компанейских черт. Я чувствовала себя с ним весело и уютно, моложе и красивее, а мне это было тогда необходимо.