«Возможна ли женщине мертвой хвала?..»: Воспоминания и стихи
вернуться

Ваксель Ольга Александровна
Шрифт:

«Деревья срублены, разрушены дома…»

Деревья срублены, разрушены дома, По улицам ковер травы зеленый… Вот бедный городок, где стала я влюбленной, Где я в себе изверилась сама. Вот грустный город-сад, где много лет спустя Еще увижусь я с тобой, неразлюбившим, Собою поделюсь я с городом отжившим, Здесь за руку ведя беспечное дитя. И, может быть, за этим белым зданьем Мы встретим призрачную девочку-меня, Несущуюся по глухим камням На никогда не бывшие свиданья. <1932>

«Я разучилась радоваться вам…»

Я разучилась радоваться вам, Поля огромные, синеющие дали, Прислушиваясь к чуждым мне словам, Переполняясь горестной печали. Уже слепая к вечной красоте, Я проклинаю выжженное небо, Терзающее маленьких детей, Просящих жалобно на корку хлеба. И этот мир — мне страшная тюрьма, За то, что я испепелённым сердцем, Когда и как, не ведая сама, Пошла за ненавистным иноверцем. 31 мая 1932

«Вот скоро год, как я ревниво помню…»

Вот скоро год, как я ревниво помню Не только строчками исписанных страниц, Не только в близорукой дымке комнат При свете свеч тяжелый взмах ресниц И долгий взгляд, когда почти с испугом, Не отрываясь, медленно, в упор Ко мне лился тот непостижный взор Того, кого я называла другом… <1932>

«Я расплатилась щедро, до конца…»

Я расплатилась щедро, до конца За радость наших встреч, за нежность ваших взоров, За прелесть ваших уст и за проклятый город, За розы постаревшего лица. Теперь вы выпьете всю горечь слез моих, В ночах бессонных медленно пролитых… Вы прочитаете мой длинный-длинный свиток Вы передумаете каждый, каждый стих. Но слишком тесен рай, в котором я живу, Но слишком сладок яд, которым я питаюсь. Так, с каждым днем себя перерастаю. Я вижу чудеса во сне и наяву, Но недоступно то, что я люблю, сейчас, И лишь одно соблазн: уснуть и не проснуться, Всё ясно и легко — сужу, не горячась, Все ясно и легко: уйти, чтоб не вернуться… <Октябрь>1932

Александр Ласкин. Арсений Арсеньевич, сын Лютика (Вместо послесловия)

Как поила чаем сына… Я тяжкую память свою берегу…

О. Мандельштам

Миссия

Для большинства людей, участвовавших в подготовке книги, интерес к теме начался с посещения дома Арсеньевича Смольевского.

Квартира на петербургском проспекте Науки, в которой жил сын Ольги Ваксель-Лютика, была современная, в минималистском стиле хрущевской эпохи, но обстановка говорила о высоких потолках и залах с колоннами.

На серванте стояли большие бронзовые часы, на стене висели старинные портреты. Во время жары каждая картина закрывалась небольшим занавесом, и в этом было что-то необычайно трогательное.

Что интерьеры! Удивительней всего был хозяин: несколько асимметричное лицо, тонкий голос, в патетические моменты забиравшийся необычайно высоко… Домашние тапочки и рубашка, заправленная в тренировочные штаны, не помешали бы назвать его князем.

Кстати, в какой-то другой ситуации такое обращение показалось бы естественным. Арсений Арсеньевич имел нешуточные права на этот титул: по прямой линии он принадлежал к роду Львовых, из которого вышли знаменитый архитектор и столь же прославленный композитор.

Впрочем, Смольевский прежде всего был не пра— и праправнуком, а сыном. В облике этого очень немолодого человека присутствовало что-то мальчишеское: так легко он переходил от радости к грусти, так живо вспыхивали огоньки в его глазах…

Сомнений быть не могло. Чудесным образом Арсений Арсеньевич оставался тем мальчиком, который быстро промелькнул в стихотворении О.Э. Мандельштама, посвященном его матери.

Как дрожала губ малина, Как поила чаем сына, Говорила наугад, Ни к чему и невпопад.

Кажется, эти строчки вместили в себя не только настоящее, но и то будущее, когда на свете не будет ни их автора, ни Ольги Ваксель, а Смольевский в одиночку будет распутывать когда-то завязавшийся узел.