Наверное, у всех народов во всех землях у незнакомых земляков начинается разговор с одних и тех же вопросов: как там князь, конунг, король ли? Делились каждый своими новостями, обсуждая. Староста, и это было видно, умаялся за свой трудовой день, глаза осоловели после выпитого пива, и он с трудом держался, чтобы не заснуть. Наконец не выдержал, попрощался с гостями до утра, наказав и сыну идти почивать. Тот был готов слушать и слушать приезжих, видимо, не часто к ним заплывали гардские конунги, но всё же, хоть и с сожалением, подчинился отцу.

Дабы не мешать хозяевам шумом, Владимир, Добрыня, Волчий Хвост, Торгисль и Скёгги вынесли стол на улицу, зажгли ради света и сугрева костёр, соорудили временную скамью из найденного полукруглого бревна и двух чурбачков. Совсем недалеко, почти у самого берега, тоже стрелял снопами искр огонь костра, разложенный гомонящими с частыми пересмешками кметями, которых также угостили гостеприимные хозяева фьорда.

Хмель расслабил напряжённого, как тетива, в эти трудные дни путешествия Кабаньего Клыка. Он стал шутить, улыбаясь гораздо чаще, и вообще оказался мировым простым мужем, чем явил к себе доброе расположение вятших новгородцев. Хмель помог развязаться языку, и Скёгги охотно поведал, как он попал к Эгилю в купеческую дружину. Семья их жила в Сконе, что принадлежит датской державе. Отец его погиб в походе на землю англов, когда ему было десять лет, а его сестра Гюда была ещё очень мала. Их семья бедствовала, беря постоянно взаймы то скотину, то зерно у зажиточного бонда по имени Тости. Скёгги рано начал ходить в походы с викингами. Когда удача улыбалась ему, а когда нет, но долги они худо-бедно отдавали, но самое главное, что богини судьбы норны щадили его, не обрезая нить жизни единственного кормильца семьи, родичей у которых не было, а если и были, то далеко в земле Норэгр.

Потом случилась та злополучная война датского конунга Харальда Синезубого и немецкого императора Оттона. Датчанам пришлось туго, ибо за немцев стояли ляхи, угры, лютичи и даже вагры, всегда раньше стоявшие за датских соседей и теперь вынужденные выступать против них.

— Харальд уступил Оттону, — говорил Скёгги, — и принял христианство из рук немцев. До Тости дошёл слух быстрее, чем я приехал домой. Моя семья крупно ему задолжала, и он решил, что я вернусь без добычи и долг мы отдадим ему не скоро. Он забрал у матери последнего борова, обрекая родных на голодную смерть. Мать моя вскоре умерла, а Гюду Тости сделал рабыней и продал какому-то заезжему вендскому купцу.

Лицо Скёгги во время повести мрачнело, взгляд немигающих глаз смотрел на веселившееся пламя. Такие воспоминания тяжелы.

— Я вызвал Тости на хольмганг [118] , но он с презрением отверг мой вызов, сказав, что долг до конца не уплачен и он поедет к ярлу, чтобы судить меня и сделать своим рабом-трэллем. Это вряд ли случилось бы, но я не мог больше терпеть и однажды ворвался в его дом, убил несколько слуг и старшего сына, но до самого бонда не добрался, потому что его не было дома. Мне пришлось бежать к смоландцам, ибо меня объявили вне закона. Смоландцы выдали меня за выкуп. Тости с сыновьями сначала хотели выпрямить мне рёбра, но потом решили, что это будет слишком милосердно для меня, и бросили в яму, намереваясь либо заморить голодом, либо свести с ума. Вот тогда-то и пришёл Олав на четырёх драккарах.

Скёгги потянулся за чарой с пивом, чтобы смочить пересохшее горло.

— И что дальше? — спросил нетерпеливый Хвост. Скёгги обтёр рукавом кожуха усы и продолжил:

— Олав ограбил двор Тости, взяв хорошую добычу. Меня вытащили из узилища и, после того, как я рассказал о себе, решили взять с собой. Тости взяли живым с двумя его сыновьями. Я хотел с ним поединка, но был слишком слаб, чтобы держать меч, и Олав решил, что не стоит заставлять богов ждать благодарность за большую удачу, которую принёс набег его викингам. Тости и его сына принесли в жертву Одину и Эгиру. Я расстроился, что мне не удалось сразиться с Тости, но было бы ещё хуже, если б я умер от голода в яме. Я ходил с Олавом-ещё в один поход, затем Олав решил, что слишком стар для битв, и сделался бондом. Многие викинги ушли от него, но мне некуда было возвращаться, и я остался с его семьёй. Теперь хожу в Хольмгард с Эгилем, и нельзя сказать, что я недоволен.

— Для тебя ли мирная жизнь, Скёгги? — засомневался Владимир, сделав свои выводы из рассказа викинга. Кабаний Клык вздохнул, и было видно, что он не раз думал об этом.

— Когда-то я мечтал уйти к сэконунгу Стьюбьёрну.

— Это сын отравленного конунга? — уточнил Владимир. Он уже не раз слышал про Стьюбьёрна от Скёгги, и каждый раз свей говорил о сэконунге с восхищением.

— Да, — ответил Кабаний Клык, — когда Эйрик убил своего брата, Стьюбьёрн отправился в изгнание. Эйрик распространил слух, что он дал шестьдесят кораблей своему племяннику, чтобы тот завоевал себе землю. Но это ложь, никаких кораблей Эйрик не давал Стьюбьёрну. Просто Стьюбьёрн молод, храбр и имеет голову на плечах, поэтому у него очень много сторонников. Эйрик только поэтому не тронул его. Последний раз его видели с йомсвикингами [119] , и ещё говорят, что Харальд Синезубый очень хочет иметь его в своих друзьях.

— Шестьдесят кораблей — это целое войско! Даже если некоторые викинги взяли с собой семьи, — сказал Владимир, — почему Стьюбьёрн не убил Эрика-конунга?

— Потому что драккаров [120] у Стьюбьёрна было гораздо меньше, чем говорят. Но сколько на самом деле, никто уже не скажет, — ответил Скёгги.

Около костра, где сидела дружина, заиграла жалейка, кто-то затянул песню, вдохнув веселье в тихую безмолвную ночь.

— Если бы нам удалось увести от вас шестьдесят кораблей, то мы сразу бы пошли на Ярополка, — молвил молчавший до этого Добрыня.

— Ярополк сидит вместо конунга Свентицлейва? — спросил Скёгги и, не дожидаясь ответа, сказал: — В таком случае даже такое войско не справится с ним. Я слышал, как Свентицлейв разорил всю страну хазар, а потом едва не взял на щит сам Миклагард [121] . Тебе, Вальдамар, нужно очень много удачи, чтобы победить Ярополка.

— Такой рати, как была у отца, моему брату никогда не собрать. К тому же он не воин, — возразил Владимир. Скёгги всё равно с сомнением покачал головой, не став спорить — Вальдамару видней.