Он целый вечер ходил и радостно гудел: «По...ы-ы-ы-ы-ее...» Каждый день мороженое? Нет, эта штука стоила того, и нельзя было относиться к ней несерьезно.

На следующий день мама встала рано утром и принялась гладить папину рубашку, выстиранную накануне. Красивый темно-синий костюм висел на плечиках. Мама его погладила вчера, потому что костюм должен повисеть. Костюм мало просто погладить, ему еще необходимо повисеть, и это Ваня знал.

Мама управилась быстро и пошла на кухню готовить зав трак. Папа тоже встал и плескался в душе. Затем он намажет лицо чем-то, похожим на взбитые сливки (но только это никакие не взбитые сливки, а сплошной обман, и это Ваня тоже знал) и будет снимать пену с лица короткой изогнутой палочкой – бриться. Ладно, его можно понять: наверное, он хочет быть похожим на маму – таким же гладким и душистым. Если папе долго не мазать лицо фальшивыми сливками и не водить палочкой, он становится колючим. Но все это ерунда. Сейчас Ваню тревожило вовсе не это.

Он видел страшную ошибку, которую допустила мама. Видимо, она отнеслась к идее повышения не слишком-то серьезно. А все дело в том, что она не любила мороженое. Она его совсем не ела.

Минуты тянулись, ничего не подозревающий папа мылся в душе, мама возилась на кухне, и, похоже, никому не было дела до того, что повышения может не случиться. А это означало -только одно – мороженого не жди.

Ну конечно, откуда взяться мороженому, если повышения не будет? Да, мама молодец. Она отгладила костюм и даже повесила его. Она выгладила рубашку. Хорошо выгладила. (Ваня подошел и понюхал бледно-голубую рубашку. Пахло очень вкусно – свежими цветами.)

Но она совсем упустила из виду одну деталь. А галстук? – Как же галстук – темно-синий, с голубыми и красными полосами? Ведь его тоже нужно было погладить?

Ваня долго не решался: трогать утюг ему не разрешали. Но... Слишком уж серьезное это было дело – повышение.

Он тихонько подошел к костюму, висевшему на дверце шкафа, снял с плечиков галстук и отнес его на гладильную доску.

Он все сделал правильно: аккуратно разложил его, так, чтобы на ткани не было ни единой складочки, пошлепал ладонями и слегка растянул. Узкий конец свисал до самого пола, но его-то гладить было вовсе не обязательно. Ваня видел, как папа засовывает узкий конец под рубашку, а уж на этом повышении – чем бы оно ни было! – никто лазить папе под рубашку не будет. Под рубашку лазит врач, но он никогда не дает за это мороженого.

Ваня смотрел на утюг. Он боялся прикоснуться к нему – знал, что утюг еще горячий. Мама вытащила вилку из розетки, и теперь ему придется все делать самому. Он осторожно взял вилку и поднес два зубца к двум маленьким дырочкам. Прицелился и попал, а затем толкнул вилку глубже. В том месте, где шнур входил в утюг, загорелась маленькая лампочка. Ваня улыбнулся. Все было правильно.

Он подождал, думая о большом ведерке белоснежного пломбира с клюквенным джемом. Да! Он это заслужил. Последние сомнения пропали. Он взял утюг и принялся возить по галстуку. Сначала все было хорошо: утюг скользил по ткани, как по льду, а потом что-то случилось. Утюг словно стал спотыкаться, из-под него пошел дымок, будто что-то загорелось.

Ваня отдернул руки. Он внимательно смотрел на утюг, ожидая, когда дымок исчезнет. Но он почему-то становился только сильнее. А потом раздалось какое-то странное шипение. И в тот момент, когда Ваня уже хотел позвать маму, она появилась сама– видимо, до нее тоже долетел этот противный запах дыма.

Она всплеснула руками, быстро выключила утюг и покачала головой.

– Ваня! – укоризненно сказала она.

Но она не ругалась. А вот когда из ванной комнаты показался папа...

Он ругался. Он говорил громко и размахивал руками. И тогда у него была такая же интонация, как сейчас. Но тогда все слова были знакомыми. Это Ваня точно помнил. И слова «дебил» он тогда не говорил.

Ваня подумал, что «дебил» – это все-таки, наверное, не сильно похоже на «рыцаря», и улыбка медленно сползла с его лица.

Папа ругался на него. Папа злился, хотя он все делал правильно. Он ведь не случайно сюда пришел. Он ЗНАЛ, что так надо.

Ну да. Все дело в том, что папа заболел. Да и с ним самим творилось что-то необычное. Иногда перед глазами появлялось какое-то сияние – золотое, как обертка вкусного шоколада, и тогда Ваня застывал и долго, с восхищением смотрел на это сияние. Оно переливалось и что-то говорило ему. И он что-то отвечал, но не губами, а... Словно внутри себя. И сияние хвалило его и обещало что-то хорошее. Что-то...

А потом оно пропадало, и Ваня снова видел отца, сжимавшего голову руками. И это слово – холодное, нехорошее, напоминавшее железный крючок – новое слово «дебил» заставило его насторожиться.

– А... а... – Ваня, осторожно ступая на носочках, двинулся к отцу.

Он вытянул руки перед собой, словно нес в руках невидимую драгоценную чашку. Сейчас он поможет папе – положит руки ему на голову, и тогда все пройдет. Тогда станет легче. Правда, Ване будет немного жечь ладони и по рукам побежит противная дрожь, она доберется до самых подмышек и будет его щекотать, но только совсем не смешно, а... словно холодными скользкими пальцами, но ведь это не так уж страшно. Это просто немного неприятно, но можно потерпеть.

– А... а... – он подходил все ближе и ближе, и вдруг... Что-то внутри подсказало ему, что нельзя подходить к отцу. Сейчас он все делал неправильно. Ему не следовало приближаться.

Ваня застыл на месте. Что-то изменилось... Что-то произошло. – А... а?..

Николай рывком поднялся с земли. Теперь он уже твердо стоял на ногах, не качался и не чувствовал БОЛИ. Все оказалось просто: ему стоило только подчиниться, и боль мгновенно прошла, будто ее кто-то выключил.

Он ощерился: широко, показав отличные белые зубы.