Шрифт:
Чеченов увели. Меня под арест. Ребят тоже под стражу.
Ночью думаю: отойдет генерал новоявленный, вспомнит, как я его жену из роддома забирал, когда молодой папаша от радости на ногах стоять не мог, как я его к экзамену по тактике натаскивал, как он конспекты мои по военной истории зажал, как мы пиво с ним под рыбку, что мне из дома присылали, пили. Под утро только понял, что ничего уже не будет. Не увижу ни жену, ни детей. Если же сообщат им, что я предатель, то лучше вообще не жить.
Восемь месяцев следствие длилось. Нашлось немало «свидетелей» из местных, которые уверенно показали на меня как на главаря банды. А ребят сразу на медицинское освидетельствование отправили по поводу ислама. Обрезан — значит, предатель. А логики никакой: если мусульманство парни приняли, на кой им мародерствовать, своих единоверцев трясти? Короче, как я ни пытался убедить следователей, все впустую. Мои показания против десятков чеченских. Но хоть уговорил домой ничего не сообщать: пусть лучше родные считают меня погибшим, чем предателем. А те, видимо, боялись, что пресса про всю эту историю пронюхает, ведь без того продажные журналюги в чем только армию не обвиняли. А тут, по мнению следователей, реальные факты: полковник-дезертир сколотил банду из таких же отморозков, они напали на мирное село, убили двенадцать рабочих, прокладывавших дорогу, грабили дома, ополченцев, пытавшихся их задержать, постреляли…
Короче, почти год таскали на допросы, пытались зачем-то добиться чистосердечного признания, зачитывали мне показания бывших сослуживцев. В том числе рядового Дальского, который заявил, что вокзал не смогли отстоять, потому что командования не было — полковник сбежал еще до начала боя…
— Я не говорил ничего такого! — потряс головой Алексей.
— Ну, может быть, — согласился Белов. — Полагаю, если б говорил, и тебя бы на суд притащили. А так одни чечены выступали с претензиями: у кого я накопленные за всю их трудовую жизнь тридцать тысяч долларов отнял, у кого пятьдесят тысяч, у кого машину угнал или корову, у кого дом разрушил… И каждый говорил мне «Пусть покарает тебя Аллах!»
Но и без того статей, которые на меня вешали, хватало. Триста тридцать восьмая, триста сорок восьмая, еще какие-то. Даже триста пятьдесят девятую пришить хотели — а обвинение, между прочим, в наемничестве. Но главная, по которой потом и осудили, статья — двести семьдесят пятая: государственная измена. Короче говоря, военная коллегия в закрытом заседании приговорила меня к двадцати годам, ребятам дали по двенадцать. Выпустили нас досрочно. Их через одиннадцать лет, а меня через полтора года после них. Парни работали на стройках, дожидались меня, чтобы сделать то, что мы тогда еще решили…
Полковник замолчал.
— Вас дочка ждет, — напомнил ему Дальский. — Она верит, что вы живы.
— Мы умерли, — покачал головой полковник. — А здесь сейчас лишь для того, чтобы отомстить. За свои исковерканные жизни и за тех, кого все эти гады жизни лишили. Что будет с нашими родственниками, если вдруг кто-то сдаст нас и доложит, что мы готовим какие-то действия против уважаемых людей? У меня дочь осталась, у Петра — сестра, у Махортова — отец с матерью. Но он даже не знает, где его родители. Ездил в Карелию, однако в их доме живут другие люди…
— Махортов? — переспросил Дальский и посмотрел на заику. — Твоего отца Степаном зовут, а мать — Галина?
Заика кивнул.
— Я хорошо знаком с ними, — произнес Алексей, потрясенный этой встречей. — Знаю, где они сейчас, знаю, как переживают за тебя. Если хочешь, поедем к ним в любое время…
Заика отвернулся и ничего не ответил.
— Конечно, поедем… — сказал негромко Белов и вздохнул. — Мы уже приехали.
Глава 3
Вечером отправились в Москву. Старый микроавтобус едва тащился, а когда въехали в город, двигатель и вовсе заглох. Его попробовали завести с толчка и метров сто втроем толкали «таблетку». Но ничего не получилось. Дальский курил, стоя у ниши в стене дома, в которой под стеклянным колпаком висел банкомат «Сбербанка». Курил и смотрел, как Петр с Махортовым пытаются реанимировать дряхлый мотор.
Под вечер заметно похолодало, свистел ветер, поднимая снежную пыль и гоня вихревые столбы вслед летящим мимо запорошенным автомобилям.
«И что теперь? — подумал Алексей. — Ладно я. Вернусь в чужой дом, который теперь принадлежит мне, поужинаю, лягу в теплую постель. А им куда? Опять в тот сарайчик? До него еще надо добраться. Но ведь я теперь богатый человек, вполне способен купить им новый автомобиль. Или каждому по автомобилю. И по квартире могу купить».
Отбросил в сторону окурок, вынул из кармана бумажник. Открыл, чтобы пересчитать наличные, и увидел банковскую карту Потапова, которую так и забыл отдать Герману Владимировичу. Достал ее, посмотрел на записанный на ней пин-код и вставил пластиковый прямоугольник в прорезь. Просто хотел узнать, есть ли на потаповском счете средства. Герман Владимирович уверял, что Максим Михайлович давно уже не держал деньги в российских банках. Но банкомат все же выдал запрошенные наугад тридцать тысяч рублей. Дальский сунул купюры в карман, а потом посмотрел на распечатку чека: доступных средств 18 000 572 рубля. Вполне возможно, для покойного олигарха это были не деньги, и он забыл о них.
Двигатель прочихался и заработал. Из микроавтобуса вышел Белов, махнул рукой и крикнул:
— Давай садись!
Когда «таблетка» тронулась с места, Алексей сказал полковнику:
— Если вы решили предпринимать какие-то действия, вам нужна другая машина.
Белов только хмыкнул. Молчал он и тогда, когда Дальский, заметив вывеску автосалона, попросил сидящего за рулем Махортова остановиться.
В автосалоне были выставлены приготовленные к продаже внедорожники. Алексей, едва войдя в зал, не выбирая, указал подошедшему менеджеру на черный «Хаммер»: