Шрифт:
«Юнкерс» не принял боя с истребителем, резко отвалил в сторону. Удирая, он беспорядочно сбросил бомбы в море.
Проскочив выше немца и сделав полупетлю Нестерова, Наташа очутилась позади «юнкерса».
«Нельзя упускать! Не дать фашисту уйти!» — стучало в висках.
Почему-то вспомнился разговор с Никитиным о таране. Три минуты назад она видела его последний таран…
«На таран», — безмолвно твердила она и, повинуясь принятому решению, вела самолет прямо на «юнкерс». Хотелось сказать Мегрелишвили и морякам хоть одно слово, но рация не работала.
Летчица смотрела в одну точку и видела «юнкерс» с ненавистным изображением свастики. В ушах звучали слова: «Нельзя оплошать сегодня». Кто произнес их? Смирнов или Станицын? Не все ли равно — оба они ей дороги и близки…
Хвостовое оперение «юнкерса» ни на минуту не исчезало из поля зрения Наташи, росло и приближалось с невероятной быстротой.
Напряжение усиливалось. Даже новая пулеметная очередь вынырнувшего из-за облаков «мессершмитта», прошившая кабину по диагонали, не вывела Наташу из оцепенения. Страшный удар по голове и ноге заставил напрячься еще сильнее, чтобы удержать машину.
Из-под шлемофона побежала кровь и залила правый глаз.
— Ничего… — прошептала Наташа, на миг теряя сознание. — Капитан Быстрова! — окликнула она себя и очнулась. Перед ней сказочно вырос хвост «юнкерса» и, превратившись в огромную свастику, исчез одновременно с ударом… Впереди свободно… Но зрительная память сохраняет туманную картину: под ударами винта летят в стороны обломки стабилизатора вражеского самолета.
На истребителе погнуты все три лопасти винта. Удар был слишком сильным и неточным.
«Трудно высчитывать сантиметры», — прозвучал отдаленный голос Никитина.
«Юнкерс» с обрубленным хвостом сделал отчаянный рывок вверх, и в момент, когда он завис в мертвой точке перед тем как рухнуть, от него отделился человек. Затем вспыхнуло белое облачко парашюта.
Ни падения самолета, ни парашютиста Наташа не видела. В голове стоял звон, черные с лиловыми ободками круги и разводы плясали перед глазами. Нога одеревенела, по ней бегали мурашки. Рану жгло огнем, покалывало иголками. Сотнями, тысячами иголок…
Мотор начал дымить, работал с перебоями, тянуть машину он уже не мог. Почти машинально Наташа выключила газ и последним усилием перевела машину в планирование. «Там моряки…»
Свинцовая гладь воды становилась ближе, росла и увеличивалась, застилая все от края до края…
От взгляда Сазонова не ускользнул стремительно летящий к воде истребитель. Командир отряда приказал немедленно развернуть катер.
К этому времени обстановка в воздухе резко изменилась. В бой вступили подоспевшие летчики третьей группы, и противник, почувствовав значительный перевес на нашей стороне, уходил из боя, тем более что охранять самолетам было уже нечего…
Немец, опустившийся на парашюте, оставался чуть в стороне. Катер прошел мимо него.
— Эй, фриц! Лови! — во все горло крикнул Усач, бросая летчику пробковый спасательный жилет. Крутая волна, поднятая кораблем, перевернула парашютиста, но смотреть в его сторону морякам было некогда. Взгляды всех были прикованы к нашему истребителю.
Торпедный катер полным ходом шел наперерез самолету, сходясь с ним под острым углом.
— Неужели Наталья Герасимовна! — шептал Панов, стараясь разглядеть номер самолета.
— Ее машина! Она! — крикнул Храпов. — Погибнет!..
Наташа всей силой воли цеплялась за остаток сознания. Отстегнув себя от сиденья, она с трудом отодвинула колпак кабины и выбросилась в море с четырехсотметровой высоты. Она сделала все, чтобы спасти себя.
Наташа упала в тридцати метрах от идущего полным ходом катера. И тотчас же пять матросов не раздумывая бросились в воду.
13
Запутавшийся в стропах парашюта и наглотавшийся соленой воды, немец все же успел подхватить пробковый жилет и теперь, лежа на нем грудью и стуча от холода зубами, отплевываясь и икая, не без любопытства наблюдал за тем, как советский истребитель зарылся в пучину, а матросы осторожно поднимали его пилота на борт торпедного катера.
Несколько минут Наташа неподвижно лежала на палубе. Смытая морской водой, кровь вновь просочилась, через материю комбинезона близ колена, показалась из перчатки, потекла по щеке из-под туго застегнутого шлемофона.
Сазонов, бледный и суровый, опустился перед Быстровой на колено и осторожно поднял ее. Неужели они потеряли хорошего боевого друга? Неужели он потерял человека, которого полюбил всей душой?
Синий от холода и мокрый с ног до головы Панов робко взглянул на командира: