Шрифт:
— Время ли заниматься творчеством перед боем?! — притворно возмутился Храпов и, скорчив лукавую гримасу, поглядел на Усача.
— Ну, говори! — настаивал Горлов. — Что надумал?
— Пристали как пиявки… Шли бы к Женьке Панову… К поэту.
— Ты брось к другим посылать! — забасил Усач. — Твори на баяне… Мы без критики: все слопаем, что подашь. И тебе легче будет, и ребята послушают…
— Я музыку и так слышу. Отдай концы!
— Тьфу! — разочарованно произнес Горлов.
Усач поглядел на Панова, думая, не перекочевать ли в самом деле к нему, чтобы не мешать Алексееву.
Панов сидел на откидной скамейке и дремал, свесив голову.
— Никакой творческой связи с массами! — заключил Горлов и, пожав плечами, двинулся за Усачом и Храповым к Панову.
Подойдя к поэту вплотную, все трое с минуту разглядывали его, как диковинку, как заморское чудо, вызывая улыбки присутствующих. Панов не просыпался. Усач нагнулся и постучал по его плечу:
— Предъявите билет!
— До станции Дно, — уточнил Храпов. — Та, что под Ленинградом!
Все засмеялись.
Панов сладко зевнул, потянулся и непонимающе уставился на товарищей.
— Сочиняли? — шутливо спросил Горлов. Моряки опять рассмеялись.
К великому удовольствию Алексеева, внимание моряков переключилось на Панова, который молча смотрел на Горлова и зябко ежился.
— Что же вы молчите? Поделитесь с благодарной аудиенцией! — паясничал Горлов.
— Аудиенцией? — презрительно протянул Панов. — Аудиторией! И до каких пор ты будешь недотепой?!
Храпов поспешил заступиться за Горлова:
— Аудиенция или аудитория — почти все равно… В трех буквах разница! Для Горлова простительно…
Усач произнес примирительно:
— Ну ошибся человек, и то для смеха…
— Вот, вот! — подхватил Горлов и повернулся к Панову — Ну что тебе стоит: поделись с нами своими творческими замыслами…
Матросы наблюдали за невозмутимым поэтом, ожидая, когда он наконец выйдет из себя. А он был далек от мысли рассердиться на товарищей. Глядя на Усача, Горлова и Храпова, он улыбался.
Усач заискивающе попросил:
— Почитай, Женя, что-нибудь свое. Ведь ладно пишешь…
— Лучше чужое… Еще ладнее будет! — сказал Горлов.
— Нашли время! — апатично ответил Панов.
— Время самое подходящее, — принялся убеждать Храпов. — В походе, кроме рыб, слушать некому будет, а у них, говорят, ушей нет… Мы все на боевых постах находиться будем.
— Не стоит, — тихо ответил Панов и поднял указательный палец. — Хорошо задумано. Только рано пока…
— Ничего не понимаю! — возмутился Горлов.
— У меня песня задумана. О Наталье Герасимовне. Слова мои, а музыка Алексеева…
— Вот оно что! — улыбнулся Усач.
— Женя, голубчик, не томи, — взмолился Горлов.
— Все нельзя, а начало такое:
Белой пеной рассыпаясь, Ходят волны за кормой. С краснофлотцами прощаясь, Машет девушка рукой…— Не девушка, а гвардии капитан!.. — возразил Храпов. — И рукой она совсем не махала…
— Давай дальше! — крикнул Усач, сверкнув глазами в сторону Храпова.
— Середина не доработана… А последние строки такие:
Мы уходим в волны моря, Путь опасен и далек… Но мы знаем, нас прикроет Краснозвездный ястребок!..Короче говоря, получится хорошо. Дайте время!..
Горлов ядовито заметил:
— Время для доработки ему действительно нужно. Рифма люфт имеет.
— Где? Какая? — самолюбиво вскинулся Панов.
— Спокойно! — поднял ладонь Горлов. — «Далек — ястребок» — куда ни шло, банально, но принимаю… Но «моря — прикроет» — того-с…
Панов возмутился:
— В поэзии это не рифмой называется, а ассонансом!
— Да леший с ней, с рифмой! — заступился Усач. — Кто придираться будет!
— Догадаются, что не Пушкин писал! — поддакнул Горлов и повернулся к Панову: — Выдумаешь тоже: ассонанс! Это для тех, кто рифму подыскать не умеет. У одного — ассонансы, у другого — диссонансы. Эхма!.. А впереди — бой!