– А что же вы раньше…

– Молчал? – раздраженно перебил Азарян. – А я не молчал. Я, блять, говорил. Я так, блять, говорил, что у мертвого хуй встал бы – вот так я говорил. Да только мне сказали: «Приказы, блять, не обсуждаются, подполковник Азарян!» И все. Вот я и не обсуждаю. Ну давайте, блять! Давайте под корень всех. Чего уж там. Ведь кино снимем. Искусство, блять! Важнейшее из всех искусств!

Фролов почувствовал, как смысл, наполнивший за ночь его тело, вдруг куда-то улетучился.

– Ну что замер, товарищ режиссер? – продолжил Азарян. – Начинай. Мотор, камера… Как там у вас? Сейчас будешь снимать, как бойцов моих, как сусликов, класть будут. Красивое зрелище. Броненосец «Потемкин», ебись оно в рот!

– А Воронцов знает?

Азарян рассмеялся злым смехом.

– Так Воронцов сюда и прислан, чтобы мне рот закрыть.

– Но ведь деревню действительно надо освобождать…

– Да кому на хуй нужна эта деревня?! – снова взвился Азарян. – Прыщ на жопе – твоя деревня! Наша армия со всех флангов наступает. Куда твои фрицы денутся? Захотели б, давно б съебались. Они через пару дней в таком котле будут, что сами сдаваться прибегут. Господи, что ж вы все непонятливые такие! Деревню он пожалел. Да лучше б не брали мы ее совсем. Освободители, бляха-муха. Будто не знаешь, что будет с твоей деревней.

– А что будет? – выдавил Фролов, чувствуя, как неприятно похолодел затылок.

– Да ничего не будет. Останется как есть. Пустой только. Знаешь, что такое жители оккупированных территорий? Во-во. А твои невидовцы три года жили. Под немцем. Сечешь? Их всех в вагоны и в дальние края. Киркой лед долбить.

– А детей? – почему-то спросил Фролов – видимо, вспомнив про маленького Сашу.

– Детей? – растерялся Азарян, но тут же раздраженно пробурчал:

– Детей… Детей отправят туда же… Ну или в детские дома. Да откуда я знаю?! Дети его вдруг взволновали. Ну, что встал, как хуй спозаранку? Труби сигнал.

Азаряна вдруг всего передернуло, словно он хотел каким-то особым волшебным телодвижением испариться. Но только у него ничего не вышло, и он остался стоять там, где стоял.

– Забудь все, что я только что наболтал, – вдруг добавил он и помрачнел. – Действуй, как приказано. Действуй. Действуй!!!

«Действуй? – с изумлением подумал Фролов. – То есть сейчас мне надо действовать? Наконец, действовать? А как действовать? Действовать я-то сейчас как раз и не могу. Или могу?»

Он яростно растер ладонями лицо. Затем глянул на Азаряна. Но тот стоял как ни в чем не бывало и снова смотрел куда-то вперед. Будто и не кричал секунду назад. Будто не матерился. Будто все это только померещилось Фролову.

В голове лихорадочно забегали мысли.

«Что есть бездействие? Правильно. Несовершение какого-то поступка. Является ли несовершение дурного поступка добрым поступком, и наоборот? Черт! О чем я думаю? А может, рассосется? Нет, товарищ Фролов, это не рассосется. Само не рассосется. Но именно сейчас бездействие и будет тем самым правильным решением. Именно сейчас. Возможно, первый и последний раз в жизни. Жалко, что Никитина не увижу. Стоп. А что изменится? Деревню-то все равно возьмут. Со мной или без меня. Да и съемка, скорее всего, состоится. Хотя, как знать…»

Фролов почувствовал, что внутренне уже принял решение, только боится себе в этом признаться и потому мешкает. Небеса заметили это замешательство и, кивнув своим звездным небосклоном, помогли.

– Да еб твою мать! – раздалось где-то рядом.

Из темноты возникла фигура Воронцова. Он был взбешен проволочкой.

– Вы будете командовать или нет?! Светать скоро будет!!!

– Я не буду руководить съемкой, – тихо сказал Фролов и устало потер лоб.

– Что? – опешил Воронцов и переглянулся с Азаряном. Тот, кажется, был удивлен не меньше полковника. – То есть как это «не буду»? Что это еще за фокусы? Мы что тут, в бирюльки играем, по-вашему?!

С перекошенным лицом он вдруг схватил Фролова за грудки и затряс, громыхая поставленным голосом.

– Слушать, блять, мою команду! Приказывайте операторам начинать съемку, а Азарян отдаст приказ начинать атаку!

Фролов зло вырвался из цепких рук полковника. Теперь он уже шел на принцип.

– Вы можете командовать чем угодно и кем угодно, но только я руководить съемкой не буду.

– Да что стряслось-то?!

– Да ничего! – поддавшись истерике Воронцова, заорал Фролов. – Вы под светом фар ваших дурацких положите уйму людей за здорово живешь, возьмете деревню, которая никому на хер не нужна, а всех жителей отправите по лагерям. Вот и все, что стряслось. Точнее, стрясется.

Полковник несколько секунд ошалело смотрел на Фролова, затем, видимо, догадавшись, откуда ветер дует, развернулся к Азаряну. Глаза его зло сверкнули в темноте.

– Ну Рубен… Ну удружил… Не ожидал… Но я этого так не оставлю. Ты меня знаешь.

Затем Воронцов перевел взгляд на Фролова.

– За деревню, значит, переживаешь, сукин ты сын? За тех, кто с немцами сотрудничал? За подстилок немецких? М-да… Говорили мне, что тебе нельзя доверять. А я-то, старый пень, все спорил, доказывал. Ну, как же! Он же наш, советский режиссер. Да, жил под немцем. Да, наверняка сотрудничал с оккупантами. Да, оступился. Но осознал. Встал на путь исправления… Но вот и вылезла вся ваша гниль интеллигентская. Да ты знаешь, что с тобой будет?! Ты хоть понимаешь, что тебе светит?!?