Лайза подошла к нему.

— Спасибо, что приехал, — сказала она.

Непохоже, чтобы она на самом деле была так уж благодарна, подумал Джонни. Росетти снова почувствовал, как какие-то насекомые ползут по его спине. Он с подозрением посмотрел на Лайзу.

— Я рад, что все кончилось благополучно. Видит Бог, девочка, ты заставила нас поволноваться. Ужасное событие, ужасное… — добавил он.

— Да, — отозвалась она. — Кое-кому крупно не повезло, верно?

Лайза знала, что он знает. Она знала также, что он знает, что она знает, что он знает.

И она знала, что он ничего не сможет доказать.

— Послушай, Лайза, мне нужно поговорить с тобой с глазу на глаз. Ты не поверишь, когда услышишь, что случилось.

— Хорошие новости?

— Самые лучшие.

— Нет, — сказала она, — лучшие уже позади.

Улыбка приоткрыла ее безукоризненные зубы. Росетти эти зубы показались могильными памятниками ее родителям.

Капитан полиции направлялся к ним. За ним следовал адвокат Арагонов. Росетти не мог далее терпеть.

— Мне позвонил Дон Бланкхарт и предложил тебе контракт на два года с «Уитни энтерпрайзис». Точно не знаю, но он может принести пять миллионов или даже больше. — Джонни отступил на шаг, чтобы посмотреть, как она воспримет такую бомбу.

Лайза склонила голову набок и улыбнулась.

— Пять миллионов долларов, — сказала она наконец, потом повернулась и сделала пируэт на каблуках, прищелкивая пальцами. — Ха! Пять миллионов долларов!

— Разве это не замечательно?

— Это замечательно, замечательно… для меня.

— Для нас, — поправил ее Росетти. Семьдесят пять процентов лучше, чем пятнадцать, но и пятнадцать процентов — это не какая-нибудь мелочь, особенно если учитывать, что работать-то будет Лайза.

— Нет-нет, Джонни, это замечательно для меня, но совсем не замечательно для тебя.

— О чем ты говоришь?

— Я ждала подходящего момента, чтобы сообщить тебе, Джонни, и, знаешь, я думаю, что сейчас именно такой момент.

— Что сообщить? Что за бред?

— Сообщить, что ты больше не мой агент. Я ухожу. Теперь я для тебя в прошлом. Я больше не работаю на «Элли».

Джонни раскрыл рот, но слова застряли у него в глотке.

— Ты нашла другого агента? — наконец выдавил он из себя, захлебываясь слюной.

— Да, — ответила Лайза Родригес. — Я буду работать с Кристой Кенвуд.

Ки-Уэст

— Ты работаешь, папа?

Дочь стояла на пороге и с шаловливой улыбкой толкала дверь взад-вперед. На девочке была соломенная шляпка с черной лентой, розовая кофточка с надписью «Рождена, чтобы быть красоткой», черные поношенные шорты и грязноватые теннисные туфли. В свои пять лет она уже наряжалась так, чтобы поразить отца.

Питер Стайн откинулся на спинку кресла и улыбнулся.

— А, Камилла! — сказал он. — Нет, на самом деле я не работаю.

Разве, когда просто сидишь перед пишущей машинкой, ты работаешь? Разве ты пишешь, когда просто обдумываешь, что написать? Кто знает? Когда день идет к концу, кому какое дело? Никто не просит писателя писать, и у плотников, наверное, тоже свои проблемы, хотя сейчас Питер Стайн не мог вообразить, что это за проблемы.

— Замечательно, — сказала дочь, — тогда я вхожу.

Она подбежала к нему, Питер развернулся в кресле и обнял ее, когда Камилла прильнула к нему, положив голову ему на колено. Какое-то время они не двигались, целиком поглощенные любовью друг к другу, но он знал, что это ненадолго: Камилла никогда не оставалась спокойной, всегда о чем-то спрашивала, чего-то хотела… Этим она была немного похожа на него, но в ребенке все это выглядело так привлекательно!

— Ты пишешь книгу, — сказала она.

Для Питера это утверждение прозвучало как обвинение.

— Да, пишу, и это очень трудно.

— Я мешаю тебе работать?

— Нет, дорогая. Я сам себе мешаю.

Она хихикнула.

— Нельзя мешать самому себе. Это обман.

— Да, это обман. Ты права. Я обманываю самого себя.

— Ты мой глупый папочка, — сказала она, но при этом ткнулась в него носом, показывая, что вовсе не считает его глупым, что в действительности он — самый замечательный папочка на свете.