Вот почему она с содроганием и негодованием думала о вечере с Альбертацци. Вот почему Рахиль была столь обеспокоена. Вот уже несколько недель она мечтала остаться с Лео наедине, когда он возвращался из больницы или университета, чтобы поговорить с ним начистоту, без нескромных или осуждающих свидетелей.

Но если придут Альбертацци, именно Рахили, а не Лео придется отбивать удары Риты, этой женщины, делом жизни которой было доказать себе и миру, насколько она чиста и непорочна и насколько остальные таковыми не являются.

«На что спорим, что сегодня вечером эта гиена Рита не упустит возможности…» — саркастически заметила Рахиль, поняв, что ужин с Флавио и его женой неизбежен и в очередной раз уступив желанию мужа.

«На что тебе угодно».

На этом завершился первый раунд спора. Второй начался через мгновение после того, как Флавио и Рита ушли после традиционной партии в канасту: женщины против мужчин, когда мужчины были разбиты в пух и прах и все (кроме непьющей Рахили) чуть-чуть перебрали виски. Теперь партия продолжилась между Рахилью и Лео, которые никак не могли решить, кто выиграл спор.

На первый взгляд все говорило о победе Лео. Ни единого намека на его судебные разбирательства ни со стороны Флавио, ни со стороны ужасной Риты. Складывалось впечатление, будто миролюбивый и добродушный Флавио предварительно, по крайней мере один раз, прочел своей жене лекцию о том, что ей следует воздержаться от каких-либо комментариев. Должно быть, он попросил ее оставить в стороне мысли, возмущение, принципиальность, не говоря уже о неисправимом пристрастии к сплетням, и проявить понимание по отношению к дорогим друзьям, которые переживают сейчас не лучшие времена. И она приняла к сведению указания. Сначала чувствовалось некоторое напряжение. Особенно когда Флавио старался избежать некоторых вопросов, при помощи которых старые друзья обычно разбивали лед. На этот раз он не мог начать с классического: «Итак, профессор, какие вести с полей?» Говоря «вести с полей», Флавио подразумевал разного рода обязанности: работа, университетские коллеги, администрация Санта-Кристины, плата за обучение Самуэля и Филиппо… в общем, повседневную жизнь. Вероятно, он боялся, что подобный вопрос может быть истолкован неверно другом, находящимся в сложной ситуации. Было очевидно, что у Лео хватает проблем с работой. Не обращать на них внимания было таким же неудачным выходом, как и считать их решенными. Поэтому Флавио ограничился тем, что отвечал на вопросы Лео о своей работе. Но делал он это с нетипичной для него многословностью. Слава богу, в тот момент из кухни явилось серебряное блюдо с горячими кростини с помидорами и моцареллой, приправленными перцем и базиликом, на которые тот час же набросилась Рита. Рита принадлежала к числу людей, которые любили поесть, при этом никогда не набирая веса, и которые на вопрос «как возможно такое чудо» туманно отвечали что-нибудь вроде: «Метаболизм». Какой-нибудь недоброжелатель сравнил бы ее организм с фабрикой по переработке отбросов. Весь тот огонь, который горел в ее теле, ее мысли, волнения… Именно это пожирало ее изнутри.

С другой стороны, в тот вечер Рита казалась более спокойной, чем ее муж, да и вообще более спокойной, чем обычно. Рахиль была молчалива, но не в меньшей и не в большей степени, чем обычно. Только на одно мгновение, во время еды, в молчании, прерываемом стуком приборов о тарелки и жеванием ростбифа, почудилось, будто там, в центре стола, показался призрак того, что происходит с Лео, бесстрастный и насмешливый. Но скоро принесли сладкое (как всегда, торт капрезе), и атмосфера развеялась, а Лео и Рита, которая не переставала добавлять сливки к торту, заспорили как ни в чем не бывало о политике.

Было лето 1986 года. Годом ранее из-за очередного референдума разгорелась великая битва между коммунистами из оппозиции и социалистами в правительстве. Последние получили явное преимущество после референдума. Хотя тема сама по себе была не то чтобы очень увлекательной, Рита упорно утверждала, что от поражения в референдуме пострадали рабочие, что для них это стало одним из самых больших унижений, которому «страна с таким фашистским прошлым, как наша», их подвергла. Ее дикие гиперболы стали поводом для спора. Он достиг кульминации, когда дошли до личности Беттино Кракси: в то время (за пятнадцать лет до его смерти в тунисской ссылке) легендарный глава правительства, отличавшийся южноамериканской харизмой и живший как арабский шейх, вызывал в людях столь большую любовь или столь большую ненависть, столь огромное почитание или равновеликое презрение, что стал для многих своих соотечественников чем-то вроде камня преткновения, способным разделить на два лагеря членов одной семьи, а самых мирных личностей, до этого проявлявших взаимоуважение друг к другу сделать лютыми врагами.

Смертельная ненависть Риты к Кракси была так же сильна, как преклонение Лео перед этой персоной.

«Даже тот факт, что такой кусок дерьма, как мой папаша, иногда принимал его у себя в гостях, — выпалила в какой-то момент Рита, — неопровержимое доказательство того, какой это человек. Пятьдесят лет назад мои деды с той же почтительностью принимали Бенито Муссолини. Что поделать, если моя семья — это своеобразный сейсмограф страны? Если все заносчивые типы, фашисты, диктаторы рано или поздно собираются у них за столом?»

«Что за чепуха, Рита. Как обычно. Вечные разговоры. Сколько лет мы знакомы? Двадцать? Тридцать? В общем, с тех пор как я тебя знаю, ты ненавидишь все новое, борешься со всеми, кто пытается избавиться от предрассудков».

«Мне не кажется, что для тебя отсутствие предрассудков когда-либо было нормой. Или в последнее время ты поменял мнение?»

Именно этот комментарий в форме риторического вопроса и потому чреватый саркастическим подтекстом стал поводом для спора Лео и Рахили после ухода друзей.

Рахиль была в ярости, убежденная в том, что муж не только спровоцировал эту реплику, но в определенном смысле заслужил ее.

«Как тебе пришло в голову вступать в эту дискуссию?» — спросила она его.

«А почему нет? Я должен был позволить этой… говорить всякие глупости?»

«Ты должен был быть поосторожнее. Помягче. А не кидаться на защиту Кракси, которому, кстати, ты ничем не обязан».

Любовь к Кракси была еще одной стороной натуры Лео, которую Рахиль не выносила. В их кругу было много людей, которые ради карьеры могли демонстрировать преданность определенным политическим течениям, но не Лео. Для него имя Беттино Кракси было сладчайшей музыкой. Поэзией мысли и свободы. Он всегда рьяно защищал его, особенно во время дружеских посиделок. Этот порыв в среде, в которой встречалось много утонченных коммунистов из хороших семей, мог быть в лучшем случае не понят, а в худшем — истолкован неверно.