— Дома, с нами живёт, — ответила тётя Маша.

— Вы же сказали, что вы посторонняя.

Тётя Маша промолчала.

— А посторонние — это не родственники. Ему пенсия назначена, а он её третий месяц не получает. Это порядок?

— Ему девять лет, — сказала тётя Маша. — А вы не кричите, я и так вас слышу.

— Вы меня разговаривать не учите. — Женщина порылась в портфеле, вытащила новую бумажку и стала её читать: — «В случае отсутствия опекунов»…

— Что же «в случае отсутствия опекунов»? — спросила тётя Маша.

— Что? В детский дом полагается помещать.

— Я не знаю, что полагается, а вы оставьте мне свою фамилию, — сказала тётя Маша.

— Это ещё зачем? — Женщина пускала изо рта дымовые колечки. — Я вашей фамилии не спрашиваю.

Она продолжала говорить, пуская колечки и подозрительно глядя на тётю Машу, не отвечая на вопрос:

— Предупреждаю, если кто заинтересован в жилплощади малолетнего Бодрова, то номер не пройдёт! — И она помахала пальцем перед своим носом. — Таких опекунов тысячи найдутся. Поняли?

Женщина потушила папироску о табуретку, щёлкнула портфелем и, поправляя своё пёстрое платье, направилась к двери.

— Мне нужна ваша фамилия, — сказала тётя Маша строго.

— Ну, Лазебная, Лазебная моя фамилия, — сказала женщина таким тоном, будто говорила: «Отстаньте от меня, отстаньте».

— Вы к нам больше не приходите, товарищ Лазебная, — сказала тётя Маша.

— То есть? — удивилась женщина.

— Мы сами сходим в Совет к Василию Ивановичу, к председателю, — сказала тётя Маша и закрыла за Лазебной дверь.

— Ты что, мама, такая расстроенная? — спросил Генка, поглядев на тётю Машу. — Ну что ты такая? Я есть не буду, пока не скажешь!

— Не расстроенная, а сердитая.

— Если тебе на собрание — иди, я и сам пообедаю, — сказал Генка и стал снимать с огня кастрюлю.

— Уйди от плиты! Нет сегодня собрания.

Тётя Маша никак не могла успокоиться.

И она рассказала Геннадию про инспекторшу.

— Понимаешь, если бы Алёшка здесь был, что бы произошло?

— Нехорошо бы получилось, а ты пойди в Совет да выясни, — сказал Геннадий.

— Непременно пойду.

Тётя Маша не стала убирать посуду, а села у стола и задумалась. Генка примостился рядышком. Такая привычка у него с детства: если маме не по себе, он тут как тут. И тётя Маша, бывало, как ни сердита и то скажет: «Ну, замурлыкал!» — да и потреплет его по макушке. Значит, отошла, успокоилась.

Она и теперь положила Генке на голову свою тяжёлую руку и легко, чуть касаясь пальцами, стала перебирать его непослушные вихры. А Генка прижался к ней и ничего не сказал о том, что у него в кармане лежит призывная повестка, по которой он, Геннадий Тимохин, призывается во флот, на военную службу.

Татьяна Лукинична понимала, что Алёша на даче гостит, так же как и Макар. Мальчики теперь без её помощи находили дело и дома почти не бывали. Даже в дождливые дни ухитрялись совершать путешествия.

— Дождик, он тёплый, — успокаивал её Макар, когда они возвращались мокрые до нитки.

— Я за тебя спокойна, — говорила Татьяна Лукинична, — вот как бы Алёша не простудился.

— Алёшка? Да он здоровее меня. Вы смотрите, какие у него мускулы.

Алёша надувался, становился красный. И Татьяна Лукинична должна была щупать его руку чуть пониже плеча.

Татьяна Лукинична удивлялась тому, что Макар без её просьбы по утрам непременно приносил воды. Вместе с Алёшей они набрали для самовара мешок шишек. А как-то после сильного дождя Макар сам вымыл террасу. Мальчик делал всё ловко и просто. Он привык к тому, что в доме он делает то, что может.

Один раз мальчики принесли из лесу корзину грибов. Они разобрали их по кучкам, и Макар спросил:

— Татьяна Лукинична, что, если я свою половину посушу и увезу домой?

— И я тоже, — сказал Алёша и сдвинул свою кучку.

— Конечно, конечно, — сказала Татьяна Лукинична и сама помогла им нанизать грибы на суровую нитку.

Вечером она сказала Анатолию Павловичу:

— Мне очень тяжело, Толя, но я думаю, что Алёша от нас уйдёт.

— Как это, как это — уйдёт? — переспросил Анатолий Павлович. — Откуда ты взяла?

— Ты не понимаешь. Это очень сложно, это даже сказывается в мелочах.