Раздражение передалось и Фарроуэю.

— Что, Винсент, на фирме дали вам выходной? — осведомился он с резковатой ноткой в его обычно негромком голосе.

Молодой человек смерил его надменным взглядом.

— Я здесь по делу.

— Вот как? Что, «Фитч и сын»? — Сарказм прозвучал почти оскорбительно.

— Нет. По частному делу, — ледяным тоном ответил молодой человек.

— В самом деле? В таком случае воздержусь от расспросов. А мы с мистером Тодхантером…

— Ну ладно, — грубо перебил его зять. — Я все равно собирался уходить.

Коротко кивнув в направлении мистера Тодхантера, он тяжелым шагом вышел из комнаты. Фарроуэй вяло упал в кресло и вытер лоб. Мистер Тодхантер, смущение которого росло с каждой минутой, не нашел ничего лучше как заметить:

— На редкость красивый молодой человек.

— Винсент? Да, пожалуй. Он инженер, служит в «Фитч и сын». Большая компания, что-то там со стальными конструкциями. Железобетон — кажется, это так называется. Ума не палата, но в своем деле толков. Он женат на моей старшей дочери. — Фарроуэй снова вытер лоб, словно эта биографическая справка лишила его последних сил.

От необходимости отвечать мистера Тодхантера избавила чрезвычайно хорошенькая горничная, изящество которой подчеркивал почти опереточный наряд: чересчур короткая, пышная юбка из черного шелка, крошечный, перегруженный оборками фартук, а в волосах — замысловатая кружевная наколка.

— Чай, сэр, — войдя, объявила она с неприкрытой дерзостью в голосе.

— Спасибо, Мари, — безжизненно отозвался Фарроуэй, но когда горничная направилась к двери, добавил: — Да, Мари, я жду звонка из Парижа. Если позвонят, доложите немедля.

— Слушаюсь, сэр! — Девушка выпорхнула из комнаты.

Мистер Тодхантер ждал, что на пороге она сделает антраша, но не дождался.

— Надеюсь, я буду иметь честь познакомиться с вашей женой? — решился спросить он.

Фарроуэй взглянул на него поверх чайника.

— Моя жена дома.

— Дома?

— На севере. Мы живем в Йоркшире. Я думал, вы знаете, — тусклым голосом произнес Фарроуэй, механически разливая чай. Похоже, уход греческого бога поверг его в хандру. — С молоком и сахаром?

— Один кусочек сахара, поменьше, пожалуйста, потом налейте заварки, а потом совсем чуточку молока, — четко указал мистер Тодхантер.

Фарроуэй растерянно посмотрел на поднос.

— А я уже налил заварки… что, так неправильно? — Он неуверенно посмотрел на колокольчик, не вызвать ли горничную, чтобы принесла чистую чашку.

— Ничего, не беспокойтесь, так тоже можно, — вежливо заверил мистер Тодхантер. Однако его мнение о Фарроуэе, которое неуклонно снижалось с тех пор, как он вошел в эту комнату, упало еще на пару дюймов. Человек, который обольщается, что в чашку сначала наливают заварку, а уж потом кладут сахар, даже хуже человека, который позволяет жене застилать пианино вышитой дорожкой и наряжать горничную как хористку из кабаре. — Нет, — продолжал он с деланным оживлением, — я не знал, что вы живете на севере. Значит, этот лондонский дом — ваше временное пристанище?

— В некотором роде. — Фарроуэй как будто сконфузился. — Видите ли, это квартира не моя, вернее… словом, я пользуюсь ею, когда бываю в Лондоне. Скажем так: у меня есть здесь спальня. Понимаете, мне приходится довольно часто сюда приезжать. По делам… и так далее. И обе мои дочери постоянно живут здесь, в Лондоне.

— Ах вот оно что! — покивал мистер Тодхантер, гадая, с чего это Фарроуэй вздумал оправдывать перед ним, малознакомым ему человеком, свою необходимость приезжать в Лондон.

— Моя младшая дочь, видите ли, еще не замужем, — с неожиданным пылом продолжил тот. — Я решил, что время от времени за ней нужно приглядывать. Жена согласна со мной.

— Вот оно что, — повторил мистер Тодхантер. Недоумение его возрастало.

— Ну, вы же знаете, театр… — неопределенно проговорил Фарроуэй и рассеянно откусил от тонкого, словно вафля, ломтика хлеба с маслом, которым только что с чувством размахивал.

— О, ваша дочь играет в театре?

— Фелисити? Нет, не думаю. Точнее говоря, не знаю. Раньше — да, играла, но, кажется, ушла… Сказала мне, что хочет уйти, когда я в последний раз ее видел. Но это было уже довольно давно.

Не будь мистер Тодхантер так хорошо воспитан, он вытаращил бы глаза. Теперь он ничуть не сомневался, что имеет дело с умалишенным, а он с такими иметь дела избегал. В нарастающей тревоге он даже взял с блюда маленький кекс, покрытый сахарной глазурью, хотя кексы с глазурью грозили ему несварением. Только он стал подумывать, под каким предлогом лучше уйти, как Фарроуэй вдруг резко переменил тему:

— Кстати, вы заметили ту маленькую картину маслом, которую выставили сразу после большого Лоуренса? Ее приписывают одному из ван Остаде, но, по-моему, это совсем не их стиль. Я бы не удивился, если б оказалось, что это ранний Франс Хальс. Я чуть было не принял участие в торгах. И принял бы, если б мог себе это позволить.

Временное прояснение, решил мистер Тодхантер и поспешил поощрить собеседника.

— Помню, помню! — сказал он, погрешив против истины. — Постойте-ка, за сколько ее продали?