В заключение хочу привести слова Михаила Викторовича из книги «История русского литературного произношения», сказанные для объяснения того, почему в 30 – 40-е годы звуковое кино не могло быть «безоговорочно авторитетным учителем культурной речи». «Культурное влияние всегда связано с независимостью и достоинством». Эти слова помогают понять, почему так велико было научное и культурное влияние самого Михаила Викторовича Панова, почему он был авторитетным учителем многих и многих. Он был богатейшей свободной личностью, ярко индивидуальной, оригинальной во всем – в лингвистических идеях, в языке, стиле, в отношении к людям.

Литература

Капанадзе 1996 – Капанадзе Л. А. Три письма А. И. Солженицына Татьяне Григорьевне Винокур // Поэтика. Стилистика. Язык и культура. Памяти Т. Г. Винокур. М., 1996.

Панов 1953 – Панов М. В. О значении морфологического критерия для фонологии // Реформатский А. А. Из истории отечественной фонологии: Очерк. Хрестоматия. М., 1970.

Панов 1962 – Панов М. В. Письмо (графика и орфография) // Русский язык и советское общество: Проспект. Алма-Ата, 1962.

Панов 1963 – Панов М. В. Об усовершенствовании русской орфографии // ВЯ. М., 1963. № 2.

Панов 1971 – Панов М. В. Об аналитических прилагательных // Фонетика. Фонология. Грамматика. К семидесятилетию А. А. Реформатского. М., 1971.

Панов 1979 – Панов М. В. Современный русский язык. Фонетика. М., 1979.

Панов 1990 – Панов М. В. История русского литературного произношения XVIII–XX вв. М., 1990.

Панов 2001 – Панов М. В. Усложнить, чтобы упростить // Лингвистика и школа: Мат-лы Всероссийской научно-практической конф. Барнаул, 2001.

Русский язык 1995 – Русский язык: Учебник для средней школы, 5 класс / Под ред. М. В. Панова. М., 1995.

Русский язык 1997 – Русский язык: Учебник для средней школы, 6 класс / Под ред. М. В. Панова. М., 1997.

РЯСО 1968 – Русский язык и советское общество. Лексика современного русского литературного языка. М., 1968.

В.И. Новиков (Москва). Так говорил Панов (Фрагменты документальной повести)

– Для вас, кажется, в оценке литературного произведения значительную роль играют моменты этические. А для меня – только эстетические.

– По-моему, литературоведение – это наука, которую создали Тынянов, Шкловский и Эйхенбаум. А Бахтин… Это, конечно, силач, но мне он не близок.

Такие вот отважные, нестандартные речи звучали в середине семидесятых годов в Москве, на улице Куусинена, 13, в типовом школьном здании, четвертый и пятый этажи которого занимал НИИ национальных школ Министерства просвещения РСФСР. Волею случая поступив туда на службу, я вдруг узнал, что именно здесь, в секторе методики преподавания русского языка работает знаменитый М. В. Панов, автор фундаментальной «Русской фонетики» и знакомой со школьных лет книжечки «А все-таки она хорошая!»

Встретились, разговорились, и началась наша беседа о жизни, искусстве, языке и литературе, продлившаяся четверть века. Довольно скоро она перенеслась из стен НИИ в квартиру Михаила Викторовича на Открытом шоссе, куда он приглашал нас с Ольгой Новиковой. А в 1977–1981 годах, когда мы жили неподалеку, на Большой Черкизовской улице, Панов и сам нередко бывал у нас дома.

В момент первых наших встреч Михаилу Викторовичу было 56 лет, нам же – соответственно 28 и 25. Общение с Пановым имело огромное значение для становления нашего самосознания, для литературной работы нас обоих. Были ли это отношения учителя и учеников? Пожалуй, нет, если следовать критерию самого Панова: для признания таких отношений реальными необходимо подтверждение с обеих сторон. То есть некто считает кого-то учителем, а тот его признает своим учеником. Панов не учил, а вел разговор на равных, испытывая органичную потребность в точках зрения, не тождественных его собственной. Это очень дисциплинировало, не позволяло расслабиться, ляпнуть что-нибудь безответственное, «под настроение» или пуститься в долгий рассказ о ерунде. На благоглупости, изрекаемые кем бы то ни было, Панов реагировал отнюдь не «педагогично», мгновенным выпадом, корректным по форме, но суровым по содержанию. Он бывал и жЕсток, и жестОк. Полагаю, что эта бескомпромиссность во многом обусловила драматизм, даже трагизм профессиональной судьбы Панова как научного лидера: всякого рода бездарные филины и филинята не прощают сказанной о них беспощадной правды и мстят всю жизнь. А вот для равноправной дружбы между старшим и младшими такая «коррекция» со стороны старшего на первых порах очень даже полезна: он, как скульптор, как Пигмалион, отсекает резцом лишнее и случайное от статуи избранного им, симпатичного ему собеседника, и с такой Галатеей ему же самому потом приятнее общаться.

В наших отношениях с Пановым всегда сохранялась какая-то дистанция, эстетически важная и необходимая для обеих сторон. С самого начала он обращался к нам по именам-отчествам, и такая форма сохранялась до конца. На «вы» обращался Михаил Викторович к нашей дочери Лизе, которая, начиная с четырехлетнего возраста, была соучастницей множества встреч с Пановым. Доброжелательно отзываясь на наши первые научные и литературные опыты, Панов всегда выделял в них индивидуальное начало и одобрением своим не утешал, не успокаивал, а нащупывал вектор дальнейшего развития. Потому мы и теперь четко понимаем, что значит жить и писать «по-пановски». Это значит совершенно по-своему, рискуя вступить в противоречие с литературным и научным «бонтоном».

Но вернемся в НИИ национальных школ, к разговорам о Бахтине. 1975 год – это год смерти ученого, выхода его итогового сборника «Вопросы литературы и эстетики» и интенсивной рефлексии по поводу бахтинских идей. Все больше писалось и говорилось о «художественном времени» и «художественном пространстве». Немудрено, что я тогда спросил: «Что вы, Михаил Викторович, думаете о времени?»

– Время? – переспросил он. – Что тут сказать, Владимир Иванович? Текеть… Текеть оно.

За этой орфоэпической иронией стояло решительное неприятие самих понятий «время» и «пространство» как эстетически значимых. Для Панова как убежденного опоязовца и время, и пространство относились к «материалу», к реальности жизненной, а не художественной. И потом, когда все чаще стал мелькать в научной прессе бахтинский термин «хронотоп», Панов саркастически резюмировал: «Ну, захронотопали…».