– И что решил? – спросила Саша уже на остановке.

– А что тут решишь? Держитесь подальше от торфяных болот. Ну и все такое.

– Правильно. У вас же дома полно места, пусть по двору бегает.

– Пусть бегает. У нас только ворота сломаны… Она животных из соседнего поселка загоняет к нам во двор.

– Здорово.

– Ага.

Герда вздохнула.

– Красиво она у тебя вздыхает, – сказала Саша. – Самой всегда после этого вздыхать хочется.

Саша тоже вздохнула. А я отметил, что у Герды вздыхать получалось лучше. Душевнее как-то, по-нашему.

– Пойдем ко мне, что ли, – сказала Саша. – Мать сегодня опять печенье пекла, посидим, пожуем…

– На трамваи посмотрим, – добавил я.

– На трамваи посмотрим.

– Нет, – отказался я.

– Почему?

– Ну… Нет.

Мне не хотелось к Саше. Тот день и то печенье остались за спиной ярким светлым пятном, я знал, что если попробую туда вернуться, то все будет только хуже. И по новой ничего хорошего не получится, и на то, что раньше было, тень упадет. Лучше письмо написать, хотя письмо это тоже плохо. Все плохо. Как-то… Бестолково все, с самого начала бестолково, а уже никуда, уже с тобой… Праздник, который всегда.

– Нет, – сказал я. – Мне домой.

– Хорошо, – улыбнулась Саша. – Тогда пока.

Она стояла и смотрела мне в глаза.

И я тоже стоял и смотрел ей в глаза.

– Пока, – глупо сказал я.

И все кончилось.

Наверное, тогда все и кончилось.

Отправились с Гердой домой. Сидели на задних местах. То есть я сидел, а Герда лежала на полу, потому что и эта кондукторша была злая, на ее душу сегодня наступили десять раз, душа саднила и не могла позволить, чтобы какая-то там собака таскала грязь на пассажирские места, где люди ездиют. Поэтому Герда лежала на полу, среди трамвайных башмаков и пластиковых бутылок с маслом. Одна бутылка вела себя особенно назойливо, каталась по полу и каждый раз старалась задеть Герду за лапу. Каждый раз Герда открывала глаза и смотрела на бутылку, но отодвинуть лапу так не соизволила.

Зазвонил телефон. Я думал, что Сашка или Алька, но это почему-то оказался Громов.

– Тебе не нужен проточный водонагреватель? – спросил Громов.

Это у него такая система, я уже говорил. На нейролингвистическом программировании построенная. Огорошить собеседника какой-нибудь ерундой, а пока тот пребывает в оцепенении, влезть по-быстрому ему в мозги и осквернить их своей очередной гениальной идеей. Но на меня такие штуки не действовали, я к выходкам Громова был привычен.

– Я уже взял на прошлой неделе, – ответил я. – А тебе стекловата не нужна?

Громов растерялся на секунду, а я нанес еще один удар.

– Громов, а тебе пособие-то выдали? – спросил я.

– Какое еще пособие?

– Странно… Говорили, что тебе пособие должны выдать. Как моральному инвалиду.

– А, это… – очухался Громов. – Да, должны были. Но потом посчитали, что я достоин большего. Знаешь, я подавал документы, как жертва…

Мне не хотелось слушать упражнения Громова во вранье, поэтому я оборвал сразу:

– Ты чего звонишь, а? Поздно уже, голова у меня болит.

– Да так просто. Давно не разговаривали. Надо как-то дружеские отношения поддерживать.

Вообще-то мы не друзья совсем. Я, конечно, это не стал ему говорить… Хотя…

– Ты мне не друг, Громов, – сказал я. – У меня вообще нет друзей, к слову.

– Да-да, конечно, – Громов на другом конце связи рассмеялся. – Я сам ни с кем не дружу, это все пережитки. Просто я хотел сказать…

Громов замолчал.

– Как, кстати, у тебя настроение? – спросил Громов. – Может, это… На рыбалку сходим?

Я чуть не поперхнулся. Громов – на рыбалку. Докатились.

– А может, в цирк сходим? – еще неожиданнее предложил Громов.

Я хихикнул. Кондукторша поглядела на меня с подозрением.

– Пойдем в цирк, – продолжил Громов.

– Громов, ты что, совсем дурак?

– Нет, почему же, цирк – это искусство. Закрытие сезона.

– Я не очень цирк люблю, – признался я. – Там навозом пахнет.

– Это точно, навозом пахнет. Пойдем тогда на концерт? Казачий хор, слушай, у меня как раз отец купил билеты, а сам в командировку угнал.

– Громов, иди ты… сам на казачий хор.

– Да не, одному неинтересно, интересно в компании. Вот в компании на казачий хор…

Я отключился.

Громов позвонил еще.

– Зачем трубку кидаешь? – спросил он. – Нехорошо, Орлов, нехорошо. Ты думаешь, ты такой орел, да? Такой прямо непробиваемый, да? Ошибаешься, Орлов.