А на рассвете фашисты пошли в наступление.

— Н-да, — вздохнула моя невольная ученица и что-то записала на листике бумаги, лежавшем у меня на столе.

— Это может стать первой частью твоего реферата.

Напиши об этом.

— А что, будет еще и вторая?

— Будет, девочка.

— И — что?

— То, что произошло в последние часы войны и — в первые часы мира.

— А разве историки еще не все выяснили?

— До сих пор историки спорят о том, почему Сталин утаил смерть Гитлера.

А ведь Сталину было достоверно известно то, что Гитлер мертв.

Больше того — это было даже почетно — Гитлер перестал существовать под натиском Красной армии.

— И — почему же Сталин не рассказал ничего и никому?

— Я думаю, потому что Сталин предполагал и то, что война еще не закончена.

— Вы имеете в виду войну с Японией?

— Я имею в виду войну с союзниками.

— Как — союзниками?!

— Понимаешь, Сталин хотел захватить Европу, но в Тегеране и Ялте союзники согласились «отдать» ему только ту территорию, которая и так находилась в руках Красной армии.

Даже православную Грецию ему не передали.

И Сталин вполне мог предполагать и рассчитывать на то, что война за Европу может продолжиться.

А вот здесь немецкая армия под командой двойника Гитлера, которого подготовил бы для немцев сам Сталин, должна была ему пригодиться.

Потому-то и нельзя было сообщать никому, и прежде всего немцам, о том, что Гитлер мертв.

— А потом? — спросила она.

— А потом была атомная бомба над Хиросимой, и вопрос о войне с союзниками отпал сам собой.

— Атомная бомба — это было очень страшно для Сталина?

— Это страшно непредставимо.

— Почему?

— Потому что можно представить сто батальонов — простоять на мавзолее целый день, и они пройдут мимо по площади.

А представить себе сто мегатонн — нельзя.

— Интересная история к нам возвращается, дядя Петя, — проговорила Бау, поднимаясь со стула и прогуливаясь передо мной.

— Понимаешь, девочка, для того, чтобы вернуть стране историю, она должна быть написана не только правдиво, но интересно.

Хорошему историку должен помочь хороший литератор. — То, что я говорил об истории, я мог бы сказать еще об очень многом.

Просто каждый раз, говоря с ней о чем-то серьезно, я старался довести до нее мысль о том, что окружающий мир намного больше и интересней, чем наше знание и представление о нем…

— … Ну и умный ты, дядя Петя, — сказала Бау. останавливаясь напротив меня.

Я посмотрел на ее обнаженное тело и подумал, что ее отношение ко мне было само по себе — ходячей рекламой моих достоинств.

И не неожиданно понял — какой же я дурак.

Передо мной на высоких каблуках, распустив волосы, голой разгуливает моя любовница, а я рассуждаю о том, почему Сталин утаил смерть Гитлера…

…А потом она вышла замуж вновь.

Одеваясь в очередной раз, она просто сказала мне:

— Дядя Петя, я хочу тебе сказать, что я замуж выхожу.

Ты не огорчайся.

Мы ведь с тобой никогда не поссоримся? — И я вздохнул в ответ ожиданному мной рано или поздно:

— Наши с тобой разговоры это не ссоры.

— А что? — подспросила она, и я вздохнул вновь:

— Торжество демократии.

— Дядя Петя у нас просто кладезь премудрости, — проговорила Бау, при этом почему-то вздохнув тоже.

И я ничего не ответил ей на это, потому что говорить глупости я умею не хуже других, просто стараюсь делать это как-то интересней…

…Она вышла замуж за своего одноклассника; и я бы искренне благословил ее, если бы не одна деталь — ее новый муж пил, и пил регулярно.

И это меня, старого, пусть и бывшего, пьяницу, не могло не насторожить.

Эта девочка, становясь женщиной все глубже и глубже, не умела редактировать свою судьбу, и судьбе оставалось одно — подавить вздох:

— Умеют же люди не уметь жить.

Человек имеет право на многое, но только очень умный человек понимает, что не каждым правом стоит пользоваться.

— Он после свадьбы бросит пить, — поделилась со мной Бау своей надеждой на то, что я не доверюсь опыту.