Прошло немного времени, и, когда мы встретились в моей мастерской в очередной раз, я вновь заговорил об этом:

— Бау, у тебя есть мечта? — И тут же получил ответ:

— Дядя Петя, больше ни о чем не можете спросить девушку, застегивающую лифчик?

Она посмотрела на меня лишь мгновением.

И этого мгновения мне хватило для того, чтобы вновь увидеть ее глаза.

Глаза — неуловимые.

Я не всегда бываю упорен в делах, но в словах я упорен довольно часто.

Возможно, этим я напоминаю осла.

Который стоит — я не слышал ни одной истории об упорстве ослов, которые тащат на себе тюки в гору.

Ее незастегнутый лифчик не остановил меня:

— Бау. я говорю не о какой-то абстрактной мечте, например, о мечте — быть счастливой.

Я спрашиваю о более простых вещах.

— О чем, дядя Петя?

— О том, кем ты хотела бы стать со временем? — Возможно, я оказался первым, задавшим ей это вопрос.

И она задумалась:

— … Дядя Петя, я хотела бы стать директором.

Чтобы не зависеть ни от кого.

— Директором чего?

— Не знаю.

— Вот для того, чтобы это узнать, — тебе и нужно учиться.

Мои слова не затерялись среди других слов, и через несколько дней она сказала:

— Я хочу учиться.

Только теперь за это везде нужно платить.

А у нас с мамой денюжек на это нет, — Она ничего не требовала от меня и не просила.

Просто на тот момент я уже считал себя ее должником, потому что женщина — это кредит, выданный мужчине судьбой, и ее слова позволили мне выйти из этой ситуации:

— Ищи институт.

Я заплачу за твою учебу.

— А у вас что — много денег? — прошептала она, и я даже не подумал о том, что оказался ее последней надеждой, а просто сделал ставку на то, на что делает ставку все человечество:

— Как-нибудь выберемся.

Хотя если бы она спросила:

— Как вам это удастся? — я оказался бы перед той же альтернативой, что и все остальные люди — выбором между словами: «Черт его знает…» и «Бог его знает…»

Но скорее всего сделал бы выбор мудрецов:

— Кривая вывезет…

…Выбирали институт мы вместе, и, возможно, впервые у меня появилась возможность поделиться опытом.

Опытом, который есть только у некоторых представителей моего поколения — поколения, пережившего переход от социализма к нормальной жизни и понявшего, что ничего о нормальной жизни не знает.

А значит, не делает вид, что знает, как нормальную жизнь строить:

— Понимаешь, Бау, сейчас все меняется очень быстро; и никто не знает, какие профессии будут востребованы в самое близкое время.

— Даже вы, дядя Петя? — поиронизировала она; и я, улыбнувшись, просто погладил ее по обнаженному бедру:

— Поэтому тебе нужно выбрать факультет, который дает самый широкий выбор потом, когда ты отучишься.

Такой факультет, после которого ты смогла бы работать и на металлургическом заводе, и в ресторане, и в банке, и на телевидении.

Даже тренером футбольной команды могла бы работать, — добавил я; и в ответ она, привлекая меня к себе, прошептала:

— Команды по женскому футболу…

…На мой взгляд, таких факультетов было два: менеджерский и юридический.

Она выбрала менеджерский факультет и стала дважды в год приносить мне квитанции об оплате за обучение…

…Потом дни потянулись, становясь привычкой.

И привычкой очень приятной.

Виделись мы регулярно, хотя выбирались куда-нибудь вместе нечасто — мне каждый раз казалось, что я выгляжу как ее папа.

Я даже сказал ей однажды об этом, и она тихо ответила мне:

— Дядя Петя, с папой-пьяницей мне не повезло.

Мне повезло с тобой.

Ты мне дороже папы.

Как-то раз мы вместе пошли на выставку современной живописи, довольно скучную, как и большая часть современной живописи, и мне запомнилось одно — как мы с Бау стояли у авангардного портрета Евы.

— Это Ева? — спросила она.

Я посмотрел на лицо на картине, лицо какое-то сморщенное, измятое, как использованная туалетная бумажка, и сказал:

— Если это Ева, то Адаму с ней не повезло. — А потом посмотрел на Бау и прибавил: