Провожаемая фирменным челноковским взглядом, я набрала в грудь побольше свежего воздуха и выскользнула за дверь, закрыв ее как можно плотнее. И сразу же очутилась в полной темноте. Это ничего. Всего несколько шагов по прямой и я буквально уткнусь в тоннель. Но прежде чем в него уткнуться мне пришлось задуматься над вопросом: почему в пещерке вдруг началось великое потепление? Но поскольку никакие идеи в голову не приходили, пришлось забраться в найденный на ощупь тоннель и озадачиться следующим вопросом: почему поток жара накатывает именно отсюда? Целых десять секунд я гадала, что бы это значило, попутно прислушиваясь к странным приглушенным звукам, доносившимся снаружи, а потом взвыла от боли и неожиданности. Потому что мои ладони, шлепающие по полу тоннеля, вдруг оказались на раскаленной сковородке. Причем правая, подтягивающая здоровенный лом, вляпалась еще в какую-то полужидкую клейкую субстанцию. Отпрянув назад, я глубоко вдохнула и закашлялась. Странная масса оказалась обжигающе горячей. Преодолевая боль, вытерла ладонь о джинсы, и, протянув руку вперед, осторожно коснулась пола. Еще один ожог убедил меня, что галлюцинации здесь ни при чем. Там, где по моим подсчетам заканчивался тоннель, переходя в печное чрево, творилось что-то странное.

Пот лил с меня градом, а легкие молили о глотке свежего воздуха, но я вновь потянула вперед нывшую руку и для разнообразия потрогала кирпичный потолок. Результат оказался тем же – боль и полное непонимание того, что происходит. Почему, черт побери, печные кирпичи раскалены так, будто здесь двое суток жгли древесный уголь?

Раскашлявшись уже всерьез, я включила задний ход, бросив лом на произвол судьбы и только с лязгом захлопнув за собой дверь бункера, догадалась о природе непонятных потрескиваний и подвываний, проникающих в тоннель из домика Егоровны. Вернее из того, что от него осталось.

– Не хочу вас огорчать, – прокашляла я пространство. – Но пока о свободе придется забыть. Козел Иловский не соблюл правила противопожарной безопасности и доигрался до настоящего пожара. Наверное, какой-нибудь уголек на пол упал. Или он специально… В любом случае избушка полыхает и наверняка очень красиво. А печь превратилась в топку Бухенвальда. Плюнешь – зашипит…

Пораженные новостью мужчины немного помолчали, а потом обрушили на меня град вопросов. В конце концов, мне надоел этот допрос, и я предложила им самим сходить и убедиться. И совсем не удивилась, когда Немов двинулся к двери. Он ведь женщинам не верит!.. Хотя про меня, кажется, говорил обратное. Вот она пресловутая мужская логика!

Оставшись без света, мы какое-то время молчали, переваривая очередную плохую новость. Правда вслед за ней пришла хорошая – Панфилов очнулся. И тут же был введен нами в курс дела.

– Сколько времени потребуется, чтобы печь остыла? – едва очнувшись, бизнесмен взял быка за рога.

– Думаю, после такого пожара – сутки. Может больше, – предположил историк. – Воздуха здесь достаточно. По моему, даже есть что-то вроде вентиляции. Так что предлагаю засечь время… У кого есть часы с подсветкой?

У меня, – на панфиловской руке блеснул голубоватый огонек. – Половина второго.

Зацепин в полголоса пробормотал что-то вроде „пропустил“ и зашуршал одеждой. Потом так же в полголоса выругался. А когда вернулся Немов, с кислой миной подтвердивший мою правоту, потребовал у него фонарь и принялся кружить по бункеру, освещая пол под ногами.

– Что потерял? – подал голос Павел, до этого безучастно сидевший у стены.

– Шприц, – коротко ответил Зацепин.

– С дозой что ли? – мрачно хохотнула я. Похоже, последние события напрочь испохабили мое чувство юмора.

– С инсулином, – озабоченный Виктор Игоревич, не принял шутки. – Маленький такой. На один кубик.

Тут у меня в голове что-то явственно щелкнуло, и рассыпанная мозаика сложилась в неприглядное панно.

– Не ищите, – несмотря на пропитавшееся печным жаром тело, голос мой звучал холодно. – Кажется, я знаю, где он у вас выпал. В печи. А я все гадала, в какую это расплавленную дрянь умудрилась влезть рукой…

– Значит, плохи мои дела, – после тяжелого молчания произнес историк. – Один укол я уже пропустил. И… Короче, если я не выйду отсюда в течение суток… То не выйду никогда.

– Виктор… – Панфилов поднялся и шагнул к Зацепину. – И ничего нельзя сделать?

– Ничего. С диабетом не шутят, знаешь ли. Особенно в моем случае. Вовремя не укололся – плохо. Вовремя не поел, тоже… Такие вот штуки инсулин в нашем организме творит. Смертельно опасные.

– И поэтому вы выбрали его, чтобы избавиться от своего лучшего друга? – заявила я, вглядываясь в лицо кандидата исторических наук, предводителя дворянства, человека на каждом углу говорившего красивые слова про честь, достоинство и верность.

Наверное, на меня посмотрели как на умалишенную. В скудном свете фонаря это трудно было определить, но реакция Панфилова была однозначной.

– Вы с ума сошли! Или надышались дыма и бредите. Виктор хотел меня убить? Да вам не в телохранительницы надо было идти, а в писательницы. Такое богатое воображение пропадает. А точнее, больное. Вам ли не знать, что это Иловский и его банда хотели от меня избавиться, потому что я отказался продать этот проклятый участок!

– Нет! Не хотели, – голова моя решительно мотнулась. – Иначе он не стал бы городить весь этот огород с гипнозом. А просто повторил бы попытку. И способ убийства слишком тонкий для господина Иловского. Признаться, сначала я думала, что это ваша жена решила избавиться от вас и вернуть вашему сыну кровного отца – Николая. Тоже, кстати, вашего друга. А потом…