Пиковский Илья
Шрифт:
— Что вы делаете, ублюдки?! Пустите! Я вас вытащу на люди!
— Заткнись или по печени получишь!
— Попробуйте. Нас будут судить воры в законе... Сейчас должна быть наша программа: адажио Шуберта и пастораль Куперена! Я буду прав, вы увидите!
Однако парни, которых, очевидно, мало заботило, что скажут воры в законе об адажио Франца Шуберта и пасторали Куперена, отодрали пальцы Гаррика Довидера от конского хвоста и собирались вышвырнуть его в коридор, но в это время Берлянчик проскользнул к щиту и нажал кнопку. Занавес плавно раздвинулся, и за спиной юного дуэта обнаружилась довольно безобразная картина: директор «В.Х.» с запрокинутой головой, зажатыми ноздрями и высунутым языком; дюжие парни, волочившие Гаррика Довидера, и зам. директора «В.Х.», которая азартно помогала им, обхватив ноги «липового грузина» и приговаривая: «Ну, Гарричек, ну, будь паинькой! Ну, не дрыгай ножками...» Шиньон ее сбился задом наперёд, а надо лбом торчали две косички, как антенны космических пришельцев, и огромный кремовый бант.
Публика была шокирована. Назревал скандал. Спасая положение, режиссёр схватил руку исполнительного директора и положил её на плечо заместителя. «Дайте номер, идиоты!» — шепнул он, улыбаясь и кланяясь публике. Исполнительный директор «В.Х.», в прошлом актёр на комических ролях, в мгновение ока оценил этот шанс на спасение. Не разжимая пальцами носа, — так, чтобы не усилился поток крови, он подпрыгнул, скрестив ноги в падебуре, и носоглоточным голосом пропел:
— Траки, траки, траки, траки...
— Сара с Моней ели раки! — задорно подхватила зам. директора «В.Х.», тряхнув антеннами-косичками и огромным кремовым бантом надо лбом. И даже вышибалы, изобразив ухмылки на квадратных лицах, стали вертеть чемоданными задами и кланяться публике, не выпуская из рук своей жертвы, которая вдруг изловчилась и с мстительным злорадством бросила в публику:
— Композитор Шостакович! Лирико-философская поэма для квартета!
Это вызвало оживление в зале. Раздался смех и несколько звучных хлопков. Но тут согласно объявлению, которое сделал «липовый грузин», вышли ещё два вундеркинда, уселись на стулья, взмахнули смычками и стали дружно резать и кромсать пространство перед лукавыми мордашками. Под сводами клуба поплыли глубокие музыкальные раздумья Шостаковича, а в зале воцарилась атмосфера наподобие той, что была на броненосце «Потёмкин» накануне восстания.
— Дима, Дима! — звал режиссёр, сложив рупором ладошки. — Кордебалет! На выход, Дима… Выводи кордебалет!
Однако Дима, у которого снова отказал слуховой аппарат, не мог понять, что от него хотят. Он улыбался, беспокойно вертел головой и вопросительно тряс перевёрнутыми кверху ладонями, стараясь уяснить смысл команды. Этим немедленно воспользовался Додик Берлянчик. Как только девицы появились на сцене, он сделал шаг вперёд с хлопком над головой и, подпрыгнув в венгерском ключе, скрестив ноги и щёлкнув каблуками, решительно указал на выход. Это была ясная, профессионально поданная команда, которую Дима воспринял, как наглядную интерпретацию режиссёрской воли, и поэтому безропотно повиновался ей. Мастерски повторив все движения Берлянчика, он увёл свою лебединую стаю за кулисы, где на них сразу же набросилась зам. директора «В.Х.».
— Это Дима, — оправдывались девушки. — Мы не знали, что нам делать. По сценарию мы выплываем лебедями…
— Вы не лебеди, вы б-ди! Дима, Дима… У вас что, нет своих голов?!
— У нас в сценарии совсем другое, — плаксиво возражали оскорблённые девицы. — По сценарию мы раздевались под «Во поле берёзонька стояла», а не под лирико-философскую поэму Шостаковича... Под Шостаковича мы не репетировали.
Этот довод окончательно вывел из себя зам. директора «В.Х.».
— Под «Во поле берёзонька стояла» может раздеться любой дурак! — рявкнула она. — Я тоже могу раздеться под «Во поле берёзонька стояла»... За те деньги, что вам платят в «Виртуозах Хаджибея», вы должны уметь раздеться под любую музыку! Вы знаете, что у Вили в любой момент может быть вспышка озарения, и вы должны быть к этому готовы!
— Девочки, на сцену! Быстрей, быстрей, — торопил режиссёр. — Больше никого не слушать. Следите только за моими жестами! — добавил он, не подозревая, что именно последняя команда погубит дело окончательно. Как только девичий хоровод снова появился за спинами юного квартета, Берлянчик дружески обнял режиссёра за плечо и спросил:
— Виля, как тебе не стыдно? Ты талантливый художник... Ты ставил прекрасные спектакли… Зачем ты занимаешься пошлятиной!
Виля, нервы которого были на взводе, скосил на Додика непроницаемый змеиный взгляд:
— Отвяжись! — отрезал он гневным шёпотом и сделал протестующий жест рукой, который, ждущие его команду девушки, восприняли каждая по-своему: часть из них, строго следуя сценарию и наставлениям зам. директора «В.Х.», эффектно обнажалась, а вторая половина пулей вымелась со сцены, поскольку та же зам. директора «В.Х.» предупредила их, что действие перешло в экспромт, и у Вили могут быть внезапные вспышки озарения.
Тут на сцене появился Гаррик Довидер с кровавым синяком под глазом и оборванным рукавом. Раздувая свои огромные щёки, он по бумажке проревел:
— Композитор Гайдн. Серенада!
После этого вышел новый виртуоз, поправив бабочку, и теперь уже всем квинтетом детишки принялись за поверженную публику, которая стала покидать зал. Последними ушли призёры.
На следующий день Берлянчику позвонили домой и предложили отказаться от своей доли в «Виртуозах Хаджибея». Додик не принял это всерьёз, а ещё спустя неделю по его машине дали автоматную очередь. Берлянчика спасло то обстоятельство,что именно в этот момент он потянулся к ножке медицинской сестры, которую отвозил после процедуры, и поэтому пули прошли над головой.