— Я знаю, нет чехлов. Каддафи их легко пошьёт.

— Вот видите, как вы теперь заговорили…

— Ну, ну! Не надо. Если уж на то пошло, я могу купить вам всё, что захотите: «Шанель», лайковый пиджак, норковую шубу, нако­нец. Но эсминец? Я вообще не слышал таких цен.

— Вы, обманщик, Додик!

— Нет, я пацифист.

Зрачки ребёнка сузились и стали похожи на выходные отверстия револьверных стволов, но она тут же овладела собой и предложила встретиться опять. Додик согласился, но предупредил, что не ста­нет помогать оружием диктатору.

Свидание прошло в очень милой обстановке, а потом к Додику явился какой-то тип, явно цивилизованный на скорую руку — в новень­ких итальянских штанах ядовито-горчичного цвета, в изумрудной фут­болке и с поношенным кирпичным лицом, которое венчала копна пшенич­ных волос. Он поздоровался и, без приглашения усевшись в глубокое кожаное кресло, начал с того, что в целом евреев он не любит, но лично к Додику относится с безраздельным уважением. На что Додик вскользь заметил, что хороших евреев больше, чем их есть на белом свете…

— Как так? — не понял гость.

— Арифметически, — ответил Додик и пояснил, что у каждого русского есть один хороший еврей. Сколько русских на свете? Сто пятьдесят миллионов, а евреев не больше восемнадцати. Таким обра­зом выходит, что на каждого еврея в мире приходится целых восемь прекрасных еврея-человек!

— Логично, — согласился гость и открыл папку, которую береж­но держал в руках. Его багровое лицо сразу приобрело выражение ко­медийной напыщенности, как это бывает у человека, который оттенком шутливости хочет смягчить остроту предстоящего разговора. Он ска­зал, что знает Эллочку с пелёнок и имеет прямое отношение к эсмин­цу. И что именно его друзья позаботились о том, чтобы восстанови­тельный период после тяжелейшего инфаркта проходил у Додика в при­ятных эротических условиях, а заодно отсняли всё это на плёнку.

— Но пусть это вас нисколько не тревожит, — добавил он, — мы готовы вернуть вам все фотографии и плёнки, и ещё в придачу триста тысяч долларов наличными. Авансом, наперёд. Но услуга за услугу! Эллочка уже вам говорила: вы переведёте небольшую сумму в Лас-Пальмас…

— А если я не соглашусь?

— Я думаю, вы разумный человек…

И он вежливо откланялся. Потрясённый Додик опустился в крес­ло. Он грыз ногти, не зная, на что решиться... Пока он был молод и здоров, жена являлась для него чем-то вроде коммунально-бытового приложения к знойным радостям жизни, и только теперь он осознал, как бывал несправедлив к этой прекрасной женщине. Он понимал, что Лиза не простит его и немедленно уедет к дочке в Сан-Франциско. Он страшился потерять её… Но, с другой стороны, он не желал иметь ничего общего с продажей Ливии эсминца, так как знал о санкциях ООН и ненавидел террористов. В его душе поднялась яростная схватка между интересами семьи и человечества, и интересы человечества ока­зались сильней.

А через несколько дней к Лизе на работу явился мужчина в изумрудной футболке и выложил ей компромат на мужа.

— Не может быть! — потрясенно воскликнула она, выслушав его. — Неужели это правда?

— Мадам, перед вами факты…

— Слава Богу! Значит, он всё-таки здоровенький. На долгие ему годы, как говорится.

И бедная женщина радостно заплакала.

Едва оправившись от инфаркта с помощью пляжной обольститель­ницы, Берлянчик впал в гнетущую тревогу. Конфликт с бандитом, возникший из-за «Клуба гениев», оставался неразрешённым, и смертельная угроза ходила за ним тенью по пятам. В поисках выхода из положения Берлянчик отправился к венерологу Лобовскому и вкратце рассказал ему о дачном инциденте, опуская такие ненужные подробности, как встреча с Горчаком и «роман» в стенном шкафу.

— Скажите, — спросил профессор, — а в милицию вы не обраща­лись?

— Нет, я сразу поехал в венбольницу.

— И верно поступили. Очень умно сделали, голубчик. Вы бы только повредили делу. Ну вот что, дорогой, позвоните вечерком. Бандиты — наш традиционный контингент. Я полагаю, мы что-нибудь придумаем.

В десять вечера Берлянчик позвонил профессору, и Лобовский сообщил, что он нашёл выход на бандита, и тот готов решить дело полюбовно. Каким образом он так ловко обернулся, венеролог пояс­нять не стал. Это известие привело Додика в восторг. Судьбе было угодно, чтобы пятьсот долларов, которые он вручил профессору за мнимый сифилис, отвели от него смертельную угрозу и открыли безо­пасный путь его идее «Клуба гениев» и к миллионам олигарха.

Спустя день, Берлянчик в прекрасном расположении духа отпра­вился в банк «Мираж», который обязался продать ему пять процентов акций завода. Но тут его ждало неприятное известие. В результате интриг бывших соучредителей Берлянчика — Димовича и Газецкого банк внезапно изменил своё решение и от сделки отказался. Таким образом Берлянчик оставался без контрольного пакета, а только с грудой бес­полезной бумаги рядового держателя акций, в которую он ухлопал боль­шую часть своего состояния.

Как всегда в подобных случаях, когда события принимали чрезвы­чайный характер, Додик вызвал по мобильному Гаррика Довидера, и они вышли в море на яхте «Папирус». Был полдень. Светило солнце, но из од­ной ехидной тучки сеял мелкий дождь. Небольшие частые волны искрились солнечными мотыльками и были побиты мелкой водяной сыпью. Друзья си­дели на палубе, набросив на плечи брезентовое полотнище. Рыжая голова Довидера смотрелась из-под брезента огромным контрабандным самородком.

Берлянчик поделился с другом новостями последних дней. Он рас­сказал о дачном приключении, венерологе Лобовском, о смене руководст­ва на заводе, положившей конец нормальному сотрудничеству, о своём решении купить это производство и историю с долей «Миража». Гаррик слушал Берлянчика, помешивая ложечкой крепкий кофе и отбивая кивками головы те места в его рассказе, которые казались наиболее банальными, если принимать жадность, вероломство и жестокость за человеческую норму.

— Мне кажется, — наконец сказал он и строго посмотрел на това­рища белесыми на выкате глазами, словно предостерегая от возможных возражений, — дело заходит слишком далеко...