Валерия поймала себя на мысли, что ей совсем с ним неплохо, с этим Михаилом: всю ночь, кажется, так и сидела бы на этой лавочке в этом сквере.

Будто уловив ее настроение, он словно воскрес, ожил, развеселился даже. Исчезла злая и жесткая складка между бровей, лицо стало мягче, добрей. И посыпались смешные истории, уже про друга Дэна. Валерия удивлялась его остроумию, слушала с интересом, забыв о всех своих неприятностях, слушала, время от времени взрываясь новым смехом.

Вдруг он замолчал и как-то странно на нее посмотрел. Может и не странно, просто посмотрел, но она смутилась:

— Миша, ты чего?

Он тоже смутился, взгляд отвел:

— Да так, ничего.

И оба замолчали. Смеха как не бывало — повисла напряженная тишина. Валерию разбирало любопытство, но задавать вопросы она не решилась. Зато решился он.

— Можно спросить?

Голоса его она не узнала. Впрочем, не узнала и своего:

— Можно.

Он нервно сглотнул, слишком громко, так громко, что услышала даже она.

— Лера, скажи мне, только правду… Скажешь?

— Скажу.

Оба понимали, что между ними сейчас происходит нечто такое, что оставит след во всей дальнейшей жизни. И оба сомневались: какой след? Хороший? Плохой?

Он начал говорить, но не смог — голос срывался. Михаил прокашлялся и, видимо, страшно злясь на себя, сказал уверенно и жестко. Слишком уверенно и жестко. Эта уверенность смотрелась фальшивой.

— Лера, почему Лиза решила, что ты обязательно должна в меня влюбиться? — спросил Михаил, пугаясь своего вопроса.

Чего она хотела? Она и сама не знала какого ждала вопроса. Валерия приготовилась бог знает к чему и теперь растерялась, покраснела и разочарованно молчала. Михаил сконфужено пробормотал:

— Если не хочешь, не говори.

Валерия, преодолевая смущение, фальшиво улыбнулась и еле слышно проронила:

— Да нет, скажу.

И замолчала опять. Он терпеливо ждал. Когда молчание стало мучительно (и для него и для нее) Валерия вздохнула и, делая длинные паузы между словами, нехотя начала свой рассказ.

— Это старая история, — отвернувшись, куда-то в сторону сказала она. — Еще старше, чем с чесноком и бабкой. Во всем виноваты мои родители.

Михаил оторопел:

— При чем здесь твои родители?

— Ну да, они постоянно скандалили. Мать все время старалась настоять на своем. Отец сопротивлялся. Порой это было страшно и анекдотично порой. Отец был лучше и добрей, а потому всегда проигрывал. Понимаешь, Миша, — Валерия взглянула с надеждой, словно искала защиты, — отец постоянно проигрывал. Совсем как я. А знаешь почему?

— Почему?

— Потому что он всегда нападал. Так получалось. Мать никогда не нападала, она всегда защищалась. Только защищалась. И все. И потому выигрывала. Она была жертвой. Такая слабая и беспомощная жертва, которая методично и жестоко уничтожает своего обидчика, порой с юмором, порой с остервенением. Мать и сейчас жертва, а обидчик теперь уже я. И отец не изменился. Думаю, что не изменился — мы не стремимся к общению.

— Он вас бросил? — смущенно спросил Михаил.

Зло глядя перед собой, в какую-то невидимую, но ненавистную точку, Валерия упрямо тряхнула головой:

— Он был обидчиком. Обидчиком, доведенным до отчаяния собственной жертвой. Он долго терпел, но рано или поздно в отчаянии он на жертву бросался, и вот тогда жертва начинала его уничтожать. Уничтожать! С юмором и смаком!

Валерия ударила по лавке крепко сжатым кулаком и закричала:

— Абсурд! Полнейший абсурд!

Михаил от неожиданности вздрогнул, но промолчал. Он молчал, лишь смотрел на нее с удивлением, не понимая происходящего и не решаясь спросить к чему весь этот странный разговор про родителей. Неужели она не понимает, что не это ему интересно?

Впрочем, Валерия его уже не замечала. Она разговаривала с собой.

— Отец никогда не критиковал мать, — продолжила она, — а мать его запиливала. Нет, иногда он ей говорил: «Ты плохая хозяйка. Вон, у Иванова жена: кормит мужа с выдумкой. Иванов хвастал, что уже год питается как в ресторане». «Ты тоже хочешь как в ресторане?» — с издевкой интересовалась мать. Отец горячился и кричал: «Да! И я хочу как ресторане! Я это заслужил!» «Хорошо, — отвечала мать, — будет как в ресторане: в конце ужина я принесу тебе счет».

Михаил рассмеялся. Валерия перестала гипнотизировать невидимую точку и, словно очнувшись, удивленно на него взглянула.

— Ты чего? — сердито спросила она.

Михаил глуповато улыбнулся и, виновато пожимая плечами, пояснил:

— Если хочешь как в ресторане, значит принесу счет — это же смешно. Как в анекдоте.

Валерия покачала головой.

— Это совсем не смешно, Миша, — свирепея, прошептала она. — Это грустно. Очень грустно, когда жизнь похожа на анекдот.

Он хотел набраться мужества и спросить: «А какое все это — воспоминания, детство, родители — имеет отношение к моему вопросу? Я всего лишь хотел знать, почему Лиза решила, что ты собираешься влюбиться в меня. Мне не интересно про твоих родителей».