Медиум невольно подумала, что ей, несмотря на все прожитые ею годы, было бы страшно умирать. Но не из-за боли или чувства чего-то незавершенного, но из-за осознания того, что ты не знаешь, что будет дальше. Что будет с её душой там, в том, что многие предпочитают называть загробным миром?

Тогда в нем не было страха, но сейчас...

Два белых кольца в глазах монаха резко расширились, сделав белые линии настолько тонким, что их практически не было. Стижиана затрясло, по-настоящему затрясло. Млинес никогда бы не могла подумать, что этот человек, начавший видать самые ужасные виды в том возрасте, когда ещё даже на девочек не начинают засматриваться, может за кого-то так волноваться.

Это было не просто волнение, это был страх, но не за свою жизнь, и не за свою душу, а за душу того, ради кого Стижиан был готов пойти на многое. А возможно, и на всё.

За свою душу монах так не боялся.

Через минуту, когда Млинес показалось, что первая волна, походящая на волну отрицания, спала, она предприняла ещё одну попытку дотронуться до него. Монах не отпрянул: его глаза впились в лицо медиума так сильно, словно бы это по её вине Амит... находился в коме.

– Знаю этот взгляд.
– Она опустила руку и ухмыльнулась.
– Тебе понадобится время, чтобы смириться с этим, Во-Сен Ветру. Я похоронила стольких друзей, что даже не могу дать тебе совет как проще пережить утрату. Слишком уж привычно это стало.

Млинес снова опустила руку на лоб Амита и прикрыла глаза, став словно бы перепроверять его состояние и правильность своих заключений и высказываний.

– Позволь спросить... Стижиан, ты же не боишься огня, не так ли?

Монах в ответ промолчал.

– Не боишься, значит. Хотя, что я спрашиваю. Наверное, искренности захотелось.

И снова, уже ненавистная Стижианом, ухмылка мелькнула на лице мастера.

– Твой изумрудный феникс, если мне не изменяет память, может выдерживать температуры много выше простого инквизиторского огня.
– Вторую руку она опустила на рану Амита.
– Мне интересно, как это им удалось тебя сжечь?

– Почему все так любят расспрашивать меня об этом событии?
– Тот сполз по стенке и очутился на полу.
– Не самые теплые воспоминания...

– Стижиан...

– Оставьте меня в покое, слышите? Я не хочу отвечать ни на какие вопросы. Оставьте меня.

– Я жду ответа.
– Млинес по-прежнему пыталась услышать что-то в теле медиума, на которого Стижиан старался не смотреть.

– Там были негаторы, мастер, а точнее - два. Но неимоверно мощные. От первого из них, я помню, чуть сознание не потерял.
– Он безразлично уставила на какую-то точку на чистом белом потолке, и процедил эти слова сквозь зубы.

– Негаторы, да? Я не представляю, сколь могущественен должен быть негатор, чтобы заглушить твой-то сосуд...
– Мастер убрала руки от тела Амита, убедившись, что самого Амита там нет.
– И позволь спросить последнее, Во-Сен. Знаешь ли ты, что это за пятна у тебя на левой руке?

Стижиан зло посмотрел на неё, как бы спрашивая: "ты что, до самоубийства меня довести хочешь?".

Рука болела. Вернее, не сама рука, а пятна, оставшиеся на ней после Грана. Монах пытался их отмыть, отскрести, вылечить, но все тщетно. Эта краснота проедала поверхность кожи, на которой оказалась, и жгла подобно концентрированной кислоте, почему-то несмывающейся. Этот вечный зуд и неугасаемая боль, заставляющие порой разбивать руки о землю, только бы как-то заглушить её, не сходили с того самого дня, как Стижиан встретил то, что осталось от старших детей дома Лоури.

– Эта метка никогда не сойдет.
– Сказала Млинес.
– Ведь ты пролил кровь, оборвал чью то жизнь, Ветру. Эта боль - плата, за нарушение данной тобой клятвы, скрепленной магическими узами. И она никогда не угаснет.

Боль сейчас волновала Стижиана в последнюю очередь, ведь эта боль - его, и она заслуженна. А чем Амит заслужил произошедшее с ним?

– Люди умирают, Стижиан, это естественно. А Амит - такой же человек, как и все остальные. Да, он монах, его тело сильнее, и его сосуд был связан с великим и сильным духом, но...

– Я не хочу слушать это.

Млинес осеклась и ещё раз, словно бы заново, взглянула на одного из своих учеников. Сейчас, в нём не осталось и следа того сильнейшего в истории монаха, который рассматривал все в мире жизни как равноценные. Перед ней был обыкновенный мужчина, до смерти перепуганный и готовый в любой момент сорваться и начать резать себе руки.

Она вышла из комнаты, оставив неспособного даже моргнуть монаха наедине со своим горем, и увидела, как навстречу ей движется женщина, в грязной серой форме, растрепанная, взволнованная, и до жуткого похожая лицом на саму Млинес.

– Ора!..
– Тихо воскликнула та её имя, почувствовав теплый прилив радости в сердце.
– Ты в порядке?

– Здравствуй, Млинес.
– Холодно ответила та, чуть ли не с отвращением в голосе.

– Давно прибила в столицу?
– Мастер отвечала ей в том же тоне.

– Только что. Мне нужно...

Не успела Ора начать говорить, как Млинес замахнулась и влепила монахине звонкую сильную пощечину.

Та не отреагировала на это, лишь зло взглянула на мастера и быстро обошла её, свернув в комнату Стижиана.