Они исчезли. Между тем Замет бежал отыскивать короля, которого он предполагал застать в саду, ожидающего, пока ему отворят маленькую дверь. Но за этой дверью караулил человек, присутствие которого испугало Замета. Капиталист поспешил воротиться, чтобы расспросить слуг и найти следы Генриха Четвертого.

Король, взволнованный возможностью огласки и совершенно охладевший к такой победе, добежал до самой темной аллеи сада. Он очутился перед разрушенной стеной, пролом которой казался обширным отверстием, ведущим к свободе. Он, сам того не зная, находился у соседа. Едва сделал он шагов двадцать, как был остановлен Эсперансом, который загородил ему дорогу. Король был замаскирован. Эсперанс, видя человека, не отвечавшего на вопросы и старавшегося бежать, спросил, по какому праву к нему входят в маске, как разбойник, и грозил позвать на помощь. Луна вышла из-за облаков и осветила лицо Эсперанса; король вскрикнул от удивления.

— Боже мой! — сказал он. — Мне кажется, я вас знаю. — Он сорвал свою маску.

— Король! — прошептал Эсперанс, остолбенев.

— Да, король, который бежит со всех ног и не хочет, чтобы его видели. Есть у вас безопасный выход?

— Есть, государь, — отвечал Эсперанс, — если бы мне пришлось даже сломать все стены.

— Благодарю. Куда надо идти?

— Пожалуйте за мной.

Они дошли до огромного двора, освещенного лунным сиянием.

— Я только возьму шпагу, — сказал Эсперанс, — и сейчас приду к вашему величеству.

Генрих остановил молодого человека.

— Не следуйте за мной, — сказал он, — ваше уважение заставит меня узнать. Не сохраняйте и таинственности. Прикажите только, чтобы мне отворили дверь. Вот и все.

— Я повинуюсь. Но какая неосторожность! Выходить одному и подвергаться кинжалам… Ах, государь! А люди, которые вас любят!

— О! пусть они не знают моего сегодняшнего сумасбродства, — сказал король, вздыхая, — вот все, чего я желаю.

— Не я буду говорить, — отвечал Эсперанс, поклонившись. Король протянул ему руку с благородной и дружеской улыбкой.

— Благодарю, — сказал он, — и прощайте.

— Отворите ворота! — закричал кучер, возвращавшийся с пустой каретой.

Король быстро прошел двор, стараясь закрыть свое лицо. Ворота отворились, он пролетел их стрелою, но в окно павильона его узнали.

— Это он! — сказала маркиза, сжимая руку своей спутницы, которая вела ее к носилкам. — Грациенна, отец мой справедливо проклял меня, и вот мой бедный ребенок — сирота!

Король благополучно дошел до Лувра и на другой день, после крепкого сна под королевским балдахином, встал, по обыкновению, при свечах, чтобы исполнить свой ежедневный и огромный труд преображения.

Он уже несколько раз спрашивал о Габриэль и маленьком Сезаре. Ответ был, что маркиза, уставшая от вчерашней церемонии, легла рано и спала еще крепко. Генрих потирал себе руки с улыбкой и охотно принялся за работу.

Замет также явился. Король приказал принять его, и капиталист, довольный веселым лицом короля, начал осведомляться о подробностях побега короля. Генрих со своей стороны рассказал о проломе, о счастливой встрече с молодым человеком в саду, об его угождении, об его деликатной сдержанности, когда дежурный доктор, приподняв портьеру, доложил королю, что маркизе, когда она встала, сделалось дурно и что она желает говорить с королем не теряя времени. Генрих встал растревоженный, отпустил Замета и приказал прислать к маркизе Сюлли или Крильона, ожидаемых для утренней работы, как только они придут.

Дорога была недлинная, из Лувра к отелю маркизы; ее можно пройти было по переулкам, закрытым для публики. Генрих в сопровождении двух служителей скоро был возле Габриэль.

Молодая женщина, бледная и со следами глубокого расстройства на своем очаровательном лице, ждала короля на левых ступенях. Грациенна и горничные в нескольких шагах находились тут, как бы, для того чтобы поддержать госпожу, которая шаталась подобно тростнику в бурю. Король подбежал, увидал этот омраченный лоб, эти глаза, обведенные синими кругами, и тотчас, схватив за руку Габриэль, отвел ее в комнату с трогательной заботливостью.

— Ждать меня таким образом на холоде, стоя, когда вы страдаете!

Она почтительно поклонилась.

— Пожалуйста, поменьше уважения ко мне, моя Габриэль, и побольше внимания к вам, — прибавил он, — вы страдаете?

Она знаком отпустила Грациенну и горничных.

— Да, государь, я страдаю, но не это занимает меня всего более. Я отправилась бы в Лувр сегодня, если бы мои слабые ноги могли донести меня; но, — прибавила она с бледной улыбкой, — они отказались от этой услуги.

— Вот я у вас, моя обожаемая красавица; что вы хотите мне сказать? О, мы скоро воротим вам здоровье! Счастье и здоровье не расстаются.

— Вот почему я больна, государь, — сказала Габриэль, — позвольте мне сесть; приблизьтесь и выслушайте меня не прерывая; я дурная ораторша, а моя бедная голова очень расстроена.

Сказав эти слова, она села, с усилием сдерживая слезы. Это предисловие смутило короля. Он протянул руки, чтобы прижать к сердцу свою огорченную возлюбленную, она тихо оттолкнула эти руки своей ледяной рукой.