Мысль об огласке и о признании, которые обратили бы внимание короля на них, они не могли перенести ни одной минуты. Мария Туше через час борьбы и прискорбных попыток ощупью в этом лабиринте призналась со стыдом своей дочери, что она ничего не придумала, что положение не имело исхода и что единственный способ, не отразить удары врага, но притупить их, состоял в том, чтобы признаться во всем графам д’Антраг и Овернскому, когда они воротятся от Замета и из Лувра.

Новый источник отчаяния для Анриэтты. Но в крайних обстоятельствах крайняя горесть становится неизбежна. Все в самых слабых организациях поднимается тогда до могущества, до тех пор неизвестного. Гордая Анриэтта склонила голову перед этой необходимостью.

Когда приехали отец и сын, жертва была решена. Мария Туше начала речь и с самыми замысловатыми тонкостями своего красноречия, с самыми ловкими смягчениями рассказала изумленным мужчинам предложение ла Раме и причины этой неслыханной дерзости.

Во время этого рассказа, который, разумеется, был краток и приписывал Анриэтте только ветреность молодой девушки, та, закрыв голову руками, рыдала и старалась растрогать слушателей этой пантомимой, которую Цицерон рекомендует оратору, как одну из самых действительных аргументов защитительной речи.

Между тем как Мария Туше говорила о гугенотском паже и о нормандском незнакомце, граф д’Антраг, разочарованный в невинности дочери, ходил большими шагами по комнате, с гневом грызя ногти. Граф Овернский, нахмурив брови, смотрел на черные, блестящие локоны, украшавшие белую и круглую шею Анриэтты. Он говорил себе, что его сестрица порядочно навострилась в карьере приключений.

Мария Туше кончила свою речь. Молчание, более жестокое, чем гнев, последовало за речью. Анриэтта, которая поняла это молчание, удвоила свои вздохи и слезы, все более скрывая свое лицо.

— Из этого выходит, — сказал граф Овернский, — что ла Раме хочет воспользоваться дурным положением мадемуазель д’Антраг.

— Да, сын мой.

— Так этот ла Раме знает все. Вы доверились этому негодяю?

— Мы были принуждены, — торжественно сказала Мария Туше.

— Принуждены! — повторил граф Овернский, пожимая плечами. — Как будто можно принудить людей сделать глупость!

— Слова были и не сыновние и не братские, но в важных случаях что такое значит чувство?

— Это была не глупость, — сказала Мария Туше, — когда дело шло о мщении.

— Это другое дело, — продолжал граф, — что же сделает этот ла Раме?

— Я уже боюсь его меньше с тех пор, как я имела мужество во всем вам признаться! — искусно вскричала Мария Туше. — Потому что мое главное огорчение происходило от неведения, в котором вы находились насчет того, что касалось Анриэтты.

— Я предпочел бы никогда этого не знать, — прошептал д’Антраг мрачным голосом.

— Ради бога, не огорчайте виновную, которая раскаивается, — отвечала мать, бросив умоляющий взгляд на сына.

— Это правда, — сказал граф Овернский, — выслушаем затруднения этих женщин. Вы боитесь, не правда ли, что, если вы откажете этому негодяю, он все расскажет королю и в короле это произведет отвращение.

— Вот все.

— Когда так, способ легок! — вскричал граф д’Антраг. — Надо повесить этого негодяя или убить его как собаку, не правда ли, граф?

— Боже мой! Я вижу только это, — сказал граф Овернский. — Мертвый он ничего не расскажет королю.

— Этот ла Раме ловкий, — прошептала Мария Туше. — Он, вероятно, устроил так, чтобы его тайна пережила его. Он и верно отдал подробную записку с доказательствами какому-нибудь сообщнику, который явится показать ее после его смерти.

— А! Если вы боитесь этого, — сказал граф Овернский, потеряв несколько бодрости.

— Но, — решился сказать отец, — бумага ничего не доказывает, когда человека нет в живых, чтобы подтвердить ее. Я стою на своем. Отвязаться от ла Раме — это значит, во-первых, уничтожить врага, а во-вторых, уничтожить того, кто хочет жениться на мадемуазель д’Антраг. Его сообщники, если они останутся после него, будут не женихи, они потребуют денег или чего-нибудь другого, их удовлетворят, между тем как удовлетворить ла Раме, отдав ему Анриэтту, — это чудовищно.

— Хорошо, пусть его убьют, — спокойно отвечал граф Овернский, — притом это устроит всех на время.

Мария Туше приняла вид еще более отчаянный.

— Э! Господа, даже это средство нельзя употребить, — сказала она.

— Почему же? — спросили оба графа.

— Потому что ла Раме знает это средство, знает его хорошо.

— Он знает, что вы хотите его убить? Вы ему объявили?

— Я забыла вам сказать, — пролепетала Мария Туше, — что в двух гибельных обстоятельствах, о которых я вам сообщала, этот ла Раме нам помогал.