— У Евстрата вон оба…

— Мне Евстрат не указ! — сердился отец и добавлял, что он как ходил на заработки, так и будет ходить. А куда деньги девает — это его дело!

Возражать было бессмысленно: хряпнет кулаком — век помнить будешь.

Порфишка не вмешивался в разговор матери с отцом и лишь мысленно представлял себе, что когда-нибудь и он поступит на учебу. Слыхал, будто в Рыжовке школа открылась, в которой по вечерам учатся: вот бы туда попасть!

Однажды он ушел в Рыжовку И вернулся домой учеником — ликбезником. Дома, понятно, никому ни слова; отца боялся. Но тот, узнав, сказал матери:

— Зимой ничего, пущай до весны побалуется, а там — в поле!..

Пришел Порфишка на первое занятие, а Мика Шпак, сын учительницы, конопатый, в сапогах с галошами, избоченился и говорит:

— Смотрите, еще один единоличник!

Порфишка сперва опешил, затем сказал, что в артель по совместной обработке земли вступили далеко не все.

— Много ты понимаешь! — вспыхнул Мика. — ШКМ — это школа колхозной молодежи.

— А может, крестьянской? — заметил кто-то.

— Говорю, колхозной, значит, знаю! — выпятил грудь Мика. — Я секретарь комсомольской ячейки. Наша ШКМ соревнуется с Булановской. Договор подписали. А в том договоре есть параграф, чтоб, значит, все ученики, в том числе и ликбезники, на сто процентов были в колхозе. Ясно?

— При чем же я, если батя…

— А ты растолкуй ему, несознательному.

— Не такой он, как ты думаешь.

— Наплевать мне на твоего батю! — выкрикнул Мика. — Поступил в школу, неси справку, что ты колхозник. Мы должны выполнить договор, и никаких гвоздей! Так и в райкоме комсомола сказали.

— А почему сам не вступаешь?

— Смотрите на него, вот невежа! — осклабился Мика. — Не положено мне. Я сын красной интеллигенции. Понял?

Дома, выбрав момент, Порфишка заикнулся было о справке, но батя и слушать не стал. Стукнул кулаком по столу:

— Замолчи, сопляк!

Прикусил язык Порфишка: а что он мог?

В тот вечер, поссорившись с матерью, отец ушел. Мать почти всю ночь проплакала, да так и не смогла подняться с постели, у нее началось кровохарканье. А еще через несколько дней проснулся Порфишка, смотрит, а мать — мертвая. Так и похоронили без отца.

Пришел Порфишка в школу, а там опять — Мика:

— Принес справку?

— У меня умерла мать…

— Я говорю о справке, — повторил Мика. — Мы боремся за стопроцентную коллективизацию, а ты — отнекиваешься. Да знаешь, что это значит! Ты со своим батей стоишь на иной платформе! А лозунг что говорит — кто не с нами, тот наш враг. Понял? Вот теперь и подумай… — Мика рванул из рук Порфишки «Азбуку»: — Читать не умеешь, а уже истрепал!.. Можешь без справки в школе не появляться. Запомни, здесь ШКМ, а не школа подкулачников!

В эту ночь, утопая в снегу, Порфишка долго шел в Неклюдовку. Камнем на душе лежало горе. Как нуждался он в хороших добрых словах, в дружеской поддержке! Но кто мог поддержать, обнадежить его? Свернул на кладбище и, коченея у свежей могилы, упал на колени:

— Мама, очень тяжко без тебя!.. Ма-ма!..

Оставаться одному в хате — Ксюшу взяли в няньки — было невмоготу. Более недели ждал отца, не дождался и однажды, прихватив, что было из харчишек, отправился в совхоз: слыхал, там берут на работу.

Всю зиму был конюхом, весной перевели в поле. Чуть свет, а он уже — с волами: «Эге-е-й, пошли, серые!» Волы идут медленно, не торопясь, выворачивая плугом пласты земли. Без конца, без краю залегла степь. Трепещет над головой жаворонок. И на душе легко, радостно. Но вот, откуда ни возьмись, прикатил в совхоз на фаэтоне Семка Пузырев, или, как его прозвали в Неклюдовке, Свиной Пузырь, и стал работать счетоводом. Где он мотался после того, как обокрал отца, никто не знал. Держался он смело, вызывающе и велел называть себя не иначе, как по имени и отчеству.

Встретив как-то Порфирия, небрежно взглянул на него и не без удивления спросил, почему он здесь.

— С зимы тут работаю. Сперва на конюшне, теперь — в поле…

— Так, так, — буркнул Семка и, не сказав более ни слова, подался в свою конторку.

Странной показалась Порфирию эта встреча. Все-таки бывший сосед, росли вместе. Есть что вспомнить. Но Семка не стал утруждать себя воспоминаниями. Более того, не стал замечать односельчанина: молча проходил мимо. Однажды Порфирий не удержался и сказал, что он, Семка, хоть и конторщиком стал, а здороваться должен. Тот лишь фыркнул, надулся как индюк.