С этого и пошло. Наутро вызвали Дударева в рабочком и вернули ему заявление, в котором он просил принять его в профсоюз. Почему — объяснять не стали. Но, судя по тому, как посмотрел на него председатель рабочкома, как заговорил с ним, было ясно — без навета не обошлось.

Поздней осенью, когда опустели поля и развезло дороги, Дударева неожиданно перевели в отделение совхоза — Чернянку, что в восемнадцати верстах от центральной усадьбы. Работать в Чернянке было труднее, а платить стали меньше. Но куда денешься — скоро зима. Понял, все это сделал Семка: не хотел он, чтобы рядом с ним находился человек, знавший всю его подноготную.

Через месяц в Чернянку приехала комиссия и обвинила Дударева в том, что он, конюх, израсходовал сверх нормы несколько пудов овса. Комиссия составила акт и передала счетоводу. Скромная получка конюха стала еще меньше.

Оставаться в совхозе не было смысла.

Вышел Порфирий Дударев из Чернянки ночью, огляделся и побрел через поле к железнодорожной станции Нежеголь. Выложил почти все деньги за билет и уехал на Магнитострой.

Идя на первый участок, Дударев перебирал в памяти всю свою неказистую жизнь. Голодал, мерз, был неоднократно бит, ушел из дому, затем из совхоза… Давно порывался он научиться читать и писать, овладеть каким-нибудь ремеслом, но из этого пока ничего не получалось. Да и где, когда учиться?.. Школы в совхозе не было. Просился молотобойцем в кузницу — не взяли. И вот теперь, находясь на стройке, узнал, что здесь открыта школа по ликвидации неграмотности. В кармане у него бумага, а в ней сказано: профсоюзный комитет направляет его, рабочего строителя, в школу ликбеза. Стыдно ему — расписаться не может. Подойдет к кассе, а девки, которые грамотные, кричат:

— Кавалер, ставь крестик!

Порфирий остановился: да вот же она, эта школа! Над самой дверью барака — фанерка, на ней большими красными буквами ЛИКБЕЗ. Зашевелил губами, будто читая. Через окно видно — в бараке полно народу — девчата, парни, есть даже пожилые. Учиться, видать, всем охота. Едва занес ногу на порог, как задребезжал звонок. Тотчас все поспешили в классы, будто школьники.

Постояв у двери, пошел по опустевшему коридору. Старуха с ведром и тряпкой в руках преградила дорогу:

— Ты, товарищ, куда?

— Мы… нам к дилектору… — немного стушевался Порфишка. — Насчет учебы мы…

— Может, к заведующей?

— И то, — согласился он. — Где она, заведушша?

Старуха покосилась на его промокшие лапти, от которых оставались на полу темные пятна: «Вон на двери написано, туда и ходи».

Открыв дверь, Порфишка увидел за столом худенькую, остроносую женщину, которая показалась ему хоть и молодой, но серьезной, снял картуз:

— Ты будешь заведушша?

Женщина не без удивления уставилась на него, спросила, что ему надо.

— Бумага к тебе, — он выложил на стол помятый, рыжий листок, исписанный синими чернилами и заверенный печатью. — Читай.

Пробежав глазами бумажку, заведующая нахмурилась:

— Сколько раз говорила — направлять неграмотных в школу в строго установленные сроки. Но им, профсоюзным деятелям, хоть кол на голове теши. Набор давно закончен, а они все шлют и шлют… Куда я вас приму?

Парень неподвижно стоял, перебирая в руках картуз, и лицо его выражало недоумение: как же, мол, так, на стройке говорят — надо учиться, а здесь — не принимают.

— Набор закончен. Поздно, — пояснила заведующая.

Парень заметно погрустнел:

— В комсомол записаться хочу, а неграмотный. Да и в армию скоро…

— О чем же вы раньше думали?

— Раньше никак нельзя было! То субботники, то — воскресники у нас. Когда же ходить в школу-то?.. Оно и правильно, пока тепло, сухо, скорее строить надо, не оставлять в зиму. Вон сколько за лето отгрохали! А теперь, коли дождь да слякоть, можно и за партой посидеть, поучиться то есть.

— Понимаю. Но классы переполнены.

— Дети вон и те летом не учатся, — твердил свое парень. — А мы — рабочие, пролетариат… Делов у нас по само горло. Ты уж, товарищ заведушша, уступи, пристрой как-нибудь. Сама ведь ученая, понимать должна. А ежели, скажем, и ты супроть, кто ж тогда поспособствует? Советская власть, она как диктует: всем неграмотным — свет!

— Я уже сказала: ни одного свободного места… на пол, что ли, сядете?

— Можно и на пол. Не гордые мы.

Подумала: от такого не отбиться.

— Право же, не знаю, что мне с вами делать, — поднялась, как бы спрашивая не только себя, но и его. Вдруг заговорила о том, что учиться будет трудно, придется догонять. Уж она-то знает и поэтому предупреждает его.

— А ты не сумлевайся, — заверил Порфишка, будто учеба была для него чем-то вроде забавы.

Заведующая наконец улыбнулась и попросила назвать фамилию, имя, отчество, хотя все это было в бумаге.

— Дударев, Порфий Иваныч. Из Неклюдовки мы! — выпалил новичок.