Создатель раздавал уже удары направо и налево, но и ему сильно перепадало. Почувствовав, что их много, а он один, кобельковские гости наседали на Гарри, как стая гиен на раненого тигра. Буквально в первую минуту на Гарри обрушилась уйма ударов, но он умело уходил от них или блокировал, в свою очередь угощая противников пинками и ударами. Поняв, что имеют дело с сильным противником, некоторые мордобойцы начали степенно отползать. Витя Плиев, получив в схватке еще один хороший удар промеж ног, по-быстрому слинял и заперся в ванной комнате. Влас также не стал искушать судьбу, спасшись тихим отходом от эпицентра схватки, и руководивший теперь сражением издали. Еще более пьяный Брюхенфильд стоял в дверях и орал, что споры не разрешаются кулаками, но восстанавливать справедливость сам не спешил. Наконец, подлетевший Женя Шутягин с несвойственной ему лихостью распинал нескольких рокеров и добрался до создателя.

Вдвоем круговцы заняли оборону и даже начали даже теснить напавшую свору. Впрочем, несколько побитых рокеров и киников никак не хотели сдаваться, а студент Хамин даже пытался пустить в ход ножку стола, но был жестоко наказан за это точным ударом снизу. Выплюнув на пол два выбитых зуба, Стасик, однако, продолжил битву. Лицо Шутягина украшали уже два синяка, из разбитой губы текла кровь… Сам Наркизов чувствовал, что уже почти изнемогает от ударов. В это время в дело вмешались наконец-то орущие девицы и соседи, кричавшие, что, если это не прекратится, они вызовут ментуриан. Кобельков тут же стал уговаривать гостей угомониться, понимая, что проблемы будут у него, а вовсе не у его недругов. Драка, таким образом, сама сошла на нет.

Шерстова с испачканным помадой лицом и в слезах, подлетела к Наркизову, но он злобно оттолкнул ее. Хотя Гарри и был в душе доволен разрешившимся скандалом, но сам он был прилично побит… Быстро надев куртку, создатель, растолкав каких-то ротозеев, выскочил за дверь негостеприимной квартиры. За ним быстро ушел и Шутягин, не простившись с приятелями, так подло его предавшими. Протрезвевшая Юля, частично соблазненная создателем и совершенно не замеченная им во время битвы, разревелась в прихожей, когда ей объяснили причину скандала. Потом она вдруг начала выражать свои девичьи претензии Ане Васильчиковой, попутав все и вся.

Разобиженный Кобельков, убедившись, что создатель убрался восвояси, разорался и потребовал сатисфакции: хрен знает от кого. Растишкина начала приставать с вопросами к Шерстовой, но Лена послала ее так далеко, что поэтесса сильно покраснела… Один лишь Брюхенфильд, принявший за вечер все 500 граммов коньяка, литр пива и 300 граммов какой-то жидкости, оставленной на столе без присмотра, благодушествовал и говорил, что вечер удался сегодня, как никогда. Затем, без перехода, он громко завыл песню: «Шумел камыш, деревья гнулись…». Кобельков мягко попросил его угомониться и не травить душу.

Гарри летел с верным Шутом по ночному Городу и клял матом всех современных поэтов, начиная с гнусного Гангнуса. Шутягин пробовал оправдывать их, но скоро приткнулся, потому что сильно потрепанный создатель уж очень грозно поглядел на него. Попутно Наркизов обругал весь Город, университет, студентов, рокеров и местных бабёшек, создающих всем проблемы… Закончил он филиппикой против бездельников из Круга, которых, слава Богу, на вечеринке якобы не было.

– Один-то, кроме меня, был, – прервал выступление Шутягин.

– Кто, этот подлый Маэстрин?

– Самсон сразу убежал, как ты пришел…

– Ну, так кто же?

– Лассаль! – сказал Евгений. – Он пришел, когда ты танцевал с Шерстовой.

– Вот так и пришел, – Гарри облизал разбитые губы. – И не помог нам?

– Он же друг Брюхенфильда, – зачем-то пояснил Шутягин. – Да и Кобелькова давным-давно знает.

– Значит, это был Лассаль?

– Что, – не понял его Шут.

– Все! До свиданьица… – и создатель торопливо распрощался с музыкантом у входа в общагу университета.

А между тем в Юнике… назревал скандал! И связан он был отнюдь не деятельностью Гарриного Круга, а с более пикантными обстоятельствами. Один из преподавателей ФЛ-фака некто Роман Карлович Томин, знаток народных говоров, решился в свете последних событий гласности и плюрализма на открытое возмущение. Он подумал, написал да и, перекрестившись, отправил в «Высшую Газету» открытое письмо Главному Красолову о фактах вопиющего беззакония, творящегося в городском Юнике. Письмо там прочитали, почесали лысину, взяли да и напечатали, опять-таки в свете последних событий в Трансильвании. А там ни за что, ни про что местные жители, которых между делом расстреливали на площади, взяли да и поймали, а потом и повесили местного тирана Барбареску вместе с его вороватой женой.

Итак, письмо Томина в «Высшей Газете» напечатали: и весь читающий Роскомресп с изумлением узнал о печальных фактах местного значения: взятки за поступление в университет, наглое воровство казенных средств, использование выделяемых государством кредитов отнюдь не на учебные нужды и на научные изыскания. Ректор Протухов и декан Титоренко, перетрусившие поначалу, побежали виниться к главе Города Тазкову, перетрусившему еще больше. Быстро договорившись и спрятав ненужные концы в воду, они, немного успокоившись, стали ожидать приезда Высокой комиссии из столицы. Но страна уже переключилась на другие яркие события и университетское начальство успокоилось окончательно…