– Товарищи! Доценты, преподаватели и прочая мелочь! При ком мы живем, я вас спрашиваю, при каком таком режиме? В Израиле, что ли мы уже или в Америке, ась? – стьюденты заорали так, что совсем приглушили голос из динамика. Мант и Томин, чувствуя, что выступление старого маразматика сыграет им на руку, успокоили раздурачившееся студенчество. – Ах вы, гады масонские… Наследники Великой идеи! К вам обращаюсь я… Ведь после всего этого позора нашего, – Заревич взглянул на представителей губернии. – Университетушко прикроют, вот ведь… Который мы с Ваней Шупкиным открывали, а не эти, нет! А из-за кого?.. Из-за этого масона поганого, – Оподельдок Иванович махнул рукою в сторону Томина, враз покрасневшего.

– Бей красолова! – явственно крикнул кто-то. Охровцы, оставшиеся в зале, бросились было искать крикуна, но без успеха.

– Дожить до таких позорных! – Заревич снял очки и почти захныкал. – До таких похабных минут моей жизни…

– Если они для тебя плохи, прочь отсюда! – крикнул уже уверенный в победе Рома Томин.

– Ведь закроют университет, а я… я куда денусь? – и Заревич взвыл, роняя скупые слезы на трибуну. – И-иии-ы.

– Пашел вон, антисемит проклятый! – крикнул Томин, решив, что теперь ему все позволено. Впрочем, поддержали диссидента уже не столь бурно.

– Посмотрите, довели! Всеми уважаемого профессора довели! – Титоренко, как никто, обрадовался заминке.

– Не зря слезу пустил! на арапа берет, – кричали студенты в зале.

– Пощадите его, ему плохо, – раздался чей-то женский голос.

– Мочить красоловов! Ректора – к ответу! – слышались возгласы.

– Перерыв! – заорал смекнувший все декан Титоренко. – Перерыв, негодяи! Револю… то есть резолюцию внесем после!

Концовка Конферансьона была окончательно смята. Заревича под руки увели пить валерьянку, Томин с быстро образовавшейся бандой товарищей требовал принять решение об исключении из Юника «прорв», Чимбуркевич пытался всучить им уже заготовленную заранее резолюцию. Проректор Хапов, которого давно уже так не поносили, с товарищами из Инстанции уединились в комнатке для инструментов и в чем-то бурно обвиняли Титоренко. Студенты в зале орали, хлопали, свистели и смеялись. Девушки ФЛ-фака обсуждали и осуждали выступление немного обделавшегося Тууса. Журналисты и демоносцы густо облепили Томина и требовали у него интервью. Все было здесь понятно.

Создатель, увернувшись от подскочившей к нему Шерстовой, собрал круговцев и громко сказал, что он уходит. Шутягин был потрясен:

– Вот оно дело-с! Надо вам подойти к Гору Голикову: вас там ждут…

– Поговорят, поорут, а все останется на местах, – вяло сказал Наркизов. – Это не наш метод. Надо уходить.

– Мант с Томиным, мля, уже готовят резолюцию, – встрял было в беседу Мачилов. – Может, поможем им как-то?

– Пусть они ей подотрутся! – создатель решительно пошел на выход.

– Постой! нельзя же так, – Шутягин не знал, что и думать. Ему казалось, что это их прекрасный шанс войти в историю Города.

– Раз лидер сказал, надо уходить, – и Думов с Мочей покорно поплелись за стремительным Гарри.

– Идите, куда он хочет, я остаюсь! – и Лассаль, прежде тихо помалкивавший, демонстративно направился к Брюхенфильду, бог знает, откуда возникшему в зале и уже обнимавшему победителя Томина.

Вместе с Думовым и Мачиловым Наркизов покинул невысокое собрание. Шутягин и Лассаль остались. Спустившись в вестибюль, Гарри закурил сигарету "Опала" и вдруг увидел Шерстову. Она в компании двух сокурсников и Милы Куренович с истфака открыто курила в фойе первого этажа. Казалось, она совсем недавно плакала, но это могло быть и ошибкой. Создатель, проходя мимо, бросил ей: "Киса так низко пала?" Непонятно почему, но на девушек, курящих в Юнике открыто, а не потихоньку в уборной, смотрели как на потенциальных или действующих шлюх. Лена бросила сигарету и поспешила к создателю.

– Гарри! я хочу уйти с тобой! – Шерстова прямо посмотрела в глаза вмиг остановившегося создателя.

– Сегодня, дорогая, не стоит, – сказал он. – Приходи лучше завтра или…

– Мы уже идем! – крикнул от входа Мачилов, позавидовавший создателю.

– Приходи! Моя комната 713, – и Наркизов, махнув ей рукой, двинулся к выходу.

– Подожди, Гарри… – и красавица Шерстова выскочила за Гарри прямо в сырой холодный ноябрь, не думая, что она совсем не одета. Кто-то из друзей сумел задержать ее, она зарыдала.

Создатель, не останавливаясь, продолжил движение. Тем временем уже закончился объявленный перерыв, и Томин со товарищи приглашали всех вернуться в зал для кворума. Студенты потянулись в зал… Конферансьон продолжался.

Уж и не знаю уже… Жизнь наша совсем стала непонятной! Определить боязно, в какой стране живем мы… Что по ящику базлают не передать! Соснин этот вообще оборзел: выплыл из-под моста, выжил-таки… Теперь, говорит, не успокоюсь, пока туда Главного не запихну. Депутаты такого в Верховном Совете наговорили, что и… Дескать, долой РосКомРесп, развалить его к чертям полосатым! Будем жить отдельно! Это ж куда годится? Так, и татары с чукчами и мордвой автономии запросят! Не говоря об эстонцах разных, чтоб им пусто было… Из болтовни депутатской выходит, что русские-то дерьмовей остальных; дескать, всех в РосКомРеспе душили и душат… А без нас те же хохлы с голоду подохнут, не говоря о черномазых! Эх, был бы Иосиф Виссарионыч жив, он бы им дал столько суверенитету, что подавились бы… Народ теперь слушать стали: изреките, говорят, правду-матку! А что народ сказать может? При красоловах ему особенно высовываться как не давали, так и не дадут! Неграмотный, забитый, только слушаться и умеет…

Послушались бы Леонида Ильича, глядишь – при коммунизме жили? И с водкой проблем бы не было… А то теперь, кто наглее – в демоносцы подался: демос это «народ», значит. А потом глядишь: они уж с красоловами в-обнимку ходят, на служебных машинах разъезжают… Голиков тут есть, засранец один. Уж, говорят, с самим Ухлестовым дружбу водит, а ведь Ухлестов-то прежде первым человеком в Городе был. Сейчас сник, робеет перед Тазковым-то… А может, правда, что про нас по телику говорят? Ведь вроде живешь средь людей простых, татар да русских, все едино… А иногда ни за что, ни про что так наговнят, что аж душу заломит! Вроде не сволочи, а сволочами всю жизнь живут… Один и есть у нас Савл-праведник! Да что-то реже бегать стал, трусы что ль утерял? Эхма… Да свои-то иной раз хуже чужих будут – мои-то взяли да и перестали внука к деду пускать: дескать, пьет дед-то. А другие что, за ворот льют? Все сноха – засранка, что б ей подохнуть скорей!