– Жид обнаглевший! – вдруг заканючил с места Оподельдок Заревич, потрясенный наглостью тихого Манта, не дерзавшего прежде идти против начальства. – Заткнуть его…

– Вот так так! Да что такое… – произнесла в притихшем зале преподаватель с факультета истории Ксения Хорошкина. – Мы что уже в нацисткой Германии, товарищи? – Зал загудел.

– Ах да! – иронично заметил Титоренко, поняв, что немного перегнул. – Вашего мнения, Юрий Наумович, мы и не спросили! Что ж – мы слушаем Вас по этому вопросу внимательно…

– Я выступлю после, – пробормотал Мант, уже не радуясь содеянному. – Дайте слово товарищу Томину.

– Что же! – Яков немного посовещался с Хаповым. – Хорошо! Слово предоставляется предателю Родины и клеветнику Иеремии Томину.

– Под такое представление я не буду выступать! – крикнул Томин. – Объявите, Титоренко, как положено.

– И не надо! Студенты с пятого ряда – тихо, а то я попрошу вас очистить! – Титоренко уже подмигивал Заревичу. – Слово уважаемому профессору Оподельдоку Ивановичу Заревичу, великому борцу за идею. Человеку, уже столько лет верно служащему нашему Юнику и науке…

– Я тоже не пойду, – вдруг выдал старикан. – Я что, хуже этих масонов?

– Профессор, вон из зала! – крикнул в зале какой-то носатый стьюдент.

– Как же так, Оподельдок… – Яков Васильевич смешался. – Кто ж ответит похабнику Томину? Вы, Заур Хабибулович?

Проректор Хапов отрицательно помотал головой. Дело в том, что этот мужичок, в свое время прибывший в Город из одной кавказской республики, весьма слабо говорил по-русски, да и, честно сказать, понимал не очень. Именно поэтому Протухов доверил ему в свое время пост проректора по хозяйственной части… Титоренко смешался: товарищи из Инстанции недовольно посматривали на происходящее, Ответственный студент растворился в зале, как невидимка. Студенты-оппоненты вовсю тянули руки, чтобы получить слово, а младокрасоловы примолкли и не обнаруживали своей солидарности с начальством. К тому же разошедшийся Томин собирал подписи в зале, чтоб поставить вопрос о смене председателя собрания. Нужно было искать выход, пока его не нашли тебе другие.

– Что же это… – Яков Васильевич лихорадочно зашарил глазами по преподам и студентам. – Ага! Слово предоставляется Виктору Владимировичу Туусу, недавно пополнившему ряды нашей славной партии!

– Я не готов выступать, – пропищал напуганный Туус.

– Пожалуйте сюда! – рявкнул раздраженный декан. – Извольте-ка, Туус, отработать доверие партии и деканата! Или Вы уже солидарны с Томиной в его обвинениях? – Туус опрометью бросился к трибуне.

– Товарищи! – препод покраснел, потом побледнел и, путаясь, начал свою лицемерную речь. – Все мы видим недостойное поведение нашего коллеги… лично мной безмерно уважаемого – Романа Карловича Томина. – Туус на мгновенье смолк, заметив довольное лицо декана и жестокие улыбки Манта и некоторых своих коллег. Терять было нечего, и Туус бросился на отработку доверия. – Товарищи! Мы должны дать решительный отпор всяческим вылазкам наших идейных врагов. Да, мы, конечно, понимаем, что в нашем университете есть недостатки и недоделки, но лично я солидаризируюсь здесь и с товарищем Заревичем, осудившем наглую вылазку, и с нашим уважаемым деканом Яковом Васильевичем, и с деканом Юника. Товарищи! Легко написать письмо в газету, и ждать, когда вышестоящие товарищи приедут и разберутся… А что если нам своими силами взяться за дело и устранить недочеты, о которых гражданин Томин упомянул в этом недостойном пасквиле… Как вы думаете?

И Туус понес следом такую ахинею, что разбирать сделалось тошно. Из его речи следовало, что он, хотя и уважает научный авторитет Томина, но, как истинный красолов, не может не осудить… хотя все это еще и подлежит тщательной проверке. В общем, это было ни то, ни се: «просто сплюнешь и отойдешь!». Речь свою Виктор Владимыч закончил панегириком вузу, где он зацепился сразу же после его окончания. Туус сорвал весьма жидкий аплодисмент, хотя некоторые сторонники декана немного воодушевились. Последнее, что преподаватель увидел, сходя со сцены, было изумленное лицо Шерстовой, с которой Виктор пообщался в уютной аудитории целый час до начала Конферансьона. Впрочем, после его схода со сцены страсти собрания потекли стремительной рекой болтовни. Стьюденты ФЛ-фака, один за другим, выскакивали на сцену и призывали к ответу университетское начальство и лично декана Титоренко, студенты-историки припомнили, что во время недавней экспедиции их кормили перловой и рисовой кашей, а тушенку и сгущенку стащили «начальствующие быдлюки». Некоторые преподаватели с истфака и физфака, вспомянув буйную младость, также ринулись на штурм зашатавшегося Хапова и Титоренко.

Все старые счеты были обнародованы публично: преподаватель с кафедры линвистики Хорошкина вспомнила, что ей вовремя не дали квартиру, которая отошла "проститутке Брулиной", доцент ФЛ-фака Чимбуркевич посетовал на "отсутствие научной мысли в стенах Юника", Магнолия Антоновна Колобродина некстати приплела сюда Сашу Солженицына, обвинив в "фашиствующем взяточничестве" Гадюшину, декана Рабфака… В общем, свинский скандал! да еще какой! Декан Титоренко сидел, уже совершенно подавленный, не в силах смотреть на происходящее. Проректор Хапов пытался было что-то оправдательное прошамкать с трибуны, но студенты посоветовали ему выучить русский язык, прежде чем открывать свой рот. Собрание уже вел Савостиков, но так бездарно, что лишь усугублял ситуацию.

Первый товарищ из Инстанции уже заканчивал свою служебную записку, посматривая на поникшего Якова Васильевича и в душе радуясь позору "гнилой интеллигенции". Заключительное слово Томина лишь внесло ясность в споры об ответственности ответственных лиц… По его словам выходило, что все пункты обвинения, о которых он упомянул в Письме, уже подтвердились, на декана Рабфака Гадюшину уже заведено уголовное дело, а видеоаппаратура и магнитофоны, долгое время служившие лично Заревичу и Савостикову, в ночное время тихо возвращены в Юник. Что же касается крупных сумм, истраченных черт знает на что, то их недостачу скоро обнаружит Высокая комиссия из столицы, которая прибудет на днях. Для окончательной проверки фактов коррупции Томин просил для себя каких-то "особых полномочий"… Закончил свою речь этот новоявленный Гдлян под аплодисменты всего зала. Особенно радовались демоносцы, а Гор Голиков тоже успел что-то выкрикнуть с места, обвинив в развале страны проворовавшуюся власть красоловов. Присутствовавшие ментуриане, потрясенные происшедшим, перестали вмешиваться в события и стали потихоньку покидать зал.

Студенты с мест бросились поздравлять Томина, многие преподаватели также потянули к нему свои руки, а Ответственный студент с младо-красоловами испарились куда-то из зала… Лишь Юрий Мант еще старался соблюсти приличия и требовал зафиксировать все в протоколе собрания. Поэт Подзипа уже забрался на трибуну, чтоб прочесть свое новое гениальное творение "Опущенные козловоры", но взбесившийся Титоренко не выдержал, вскочил и скинул его со сцены. Профессор Заревич, спокойно продремавший на протяжении предыдущих выступлений, тоже ожил и уставился на происходящее с видом оскорбленной добродетели. Неожиданно он резко вскочил и кинулся к микрофону на сцене, опрокинув стульчак.