— Садитесь, Михаил Николаевич. Буду краток, — заговорил он негромко и быстро. — Для того, чтобы

победить врага, надо его изучить, говорим мы, стратеги. Мы учимся, понемногу учимся, мы учимся хотя бы у

наших врагов. Точный анализ положения по ту сторону красного рубежа убедил нас в том, что общее

недовольство населения, плюс осложнения во внешней и внутренней политике, плюс хозяйственные

затруднения подготовили почву для возобновления активной борьбы на территории бывшей империи. В самом

деле, анализируя настроения классов, в первую очередь интеллигенции, затем крестьянства, мы должны

всемерно использовать интеллигенцию (Слушайте, Михаил Николаевич), буду краток. Невыносимый гнет плюс

узкая нетерпимость большевиков сорвали намечавшийся было Бургфрид — гражданский мир между властью и

интеллигенцией. И вам вот куда в первую очередь, Михаил Николаевич, надлежит обратить взор, отнюдь не

отпугивая высокомерием и белой непримиримостью и прямолинейностью. Буду краток, — продолжал он,

оглянувшись на Гукасова. — Крестьянство! Здесь, надо сказать прямо, туман рассеялся, гипноз не действует,

крестьянство буквально тяготится данной ему землей. Я имел случай убедиться в чувствах моих крестьян,

крестьян моей подмосковной. Эти наивные письма, приглашающие меня вернуться, трогают до слез. Симпатии

населения теперь безусловно на нашей стороне. Буду краток. Пока я отделываюсь общими фразами, но

существуют правила конспирации обязательные для всех. Мы учимся, понемногу учимся, но не будет

нескромностью если я скажу, что у нас есть кадры по ту сторону красного рубежа, есть мужественные люди на

которых можно опереться. В частности, например, человек, которого я назову “Серый”. Мужественный,

самоотверженный, полный сил и веры в победу единомышленник, наконец, у нас есть сильный союзник. Назову

его… “Станислав”…

— Простите, — вдруг перебил Гукасов, — вы поймете, множество дел. Сегодня я обедаю в Сен Жермен у

господина министра, вечером клуб, общественные дела… Никакой личной жизни…

— Мы полагаем, что настало время для активного, боевого выступления, — упавшим голосом сказал

Мамонов.

— Его императорское высочество лестно отозвался о вас, генерал…

Мамонов оживился и положил руку на плечо Печерского.

— Михаил Николаевич, человек, о котором я вам уже докладывал…

— Что касается вас, молодой человек, — торопливо перебил Гукасов, — дай вам бог. Дело опасное, но

благородное. Кто не рискует — не выигрывает, как говорят французы. Надо действовать, надо показать, как

выражаетесь вы, генерал, что мы живы, что жив русский дух… — Он посмотрел на часы: — Мои

соотечественники упрекают меня в том, что я, сохранивший благодаря своим способностям свой капитал,

отказываю в помощи разным благотворительным организациям…

— Язон Богданович!.. — воскликнул Мамонов.

— Подождите, я — человек деловой. Беженцев много, я один. Я думаю, что каждый доллар, который я

даю вам, генерал, вашей группе принесет пользу не отдельному человеку или, скажем, семейству, а всей нашей

дорогой родине. Я прежде всего русский человек. С моими средствами я сам, мои дети и мои внуки могли бы

спокойно жить… Но я исполняю свой гражданский долг, а вы исполняйте свой воинский… И мы будем

молиться за вас, молодой человек…

Гукасов надел левую перчатку и встал.

— Я представил вам Михаила Николаевича именно для того, — с некоторым смущением заговорил

Мамонов, — чтобы вы убедились… Подготовительный период кончился и мы приступаем…

В эту минуту загремели кольцами и как в театре распахнулись драпировки, появились князь Карачаев,

Леля с кофейником на подносе и Нико.

— Обижаешь меня, Язон Богданович, аллахом клянусь, обижаешь меня…

— Что делать, князь, сам понимаешь, дела. В другой раз, князь, в другой раз…

Шуршащий кредитный билет мелькнул в воздухе и пропал в широком рукаве черкески Карачаева.

— Барышня, на минуточку, — продолжал Гукасов, повернувшись к Леле, — позвоните в среду или в

пятницу, от четырех до пяти мне в контору Элизэ 23-70, — и потрепал ее по щеке. — Может быть, повеселимся.