может быть нами использован. Вы имеете доступ в дом господина Мерца?

— Ну?

— Вы имеете доступ в его дом. Я в этом лично убедился. Это главное. Остальное требует более

детального обсуждения. Отложим до утра. Ваш образ действий в отношении господина Александрова, —

Печерский слегка вздрогнул, — убеждает меня в том, что вы, при известных обстоятельствах, умеете

действовать решительно.

— При известных обстоятельствах?..

— Я еще не кончил, господин Печерский.

— А по моему кончили.

Печерский зажмурился, затем открыл глаза:

— Потрудитесь переправить меня через границу. Остальное вас не касается.

— Вы это говорите серьезно?

— Да. Вы меня поняли?

— Я вас понял. Вы меня не поняли, господин Печерский. Все, сделанное вами в прошлом и в настоящем,

включая убийство господина Александрова, обеспечивает вам высшую меру наказания.

— Ну и что же?

— Не имею ничего добавить, — сказал Клемм и встал. — Прощайте.

— Садитесь, — угрожающе прошептал Печерский, — садитесь, говорю!

— Я слушаю вас.

— А если я сейчас схвачу вас за шиворот и закричу…

— Это не меняет дела.

— Почему, господин Клемм?

— Вам известно, что такое иммунитет. Я есть дипломатическое лицо, я неприкосновенное лицо. Что же

касается вас… Вы поняли?

— Сукин сын, сукин вы сын…

— Господин Печерский, шесть часов утра. Мы здесь не совсем одни. Давайте кончать. Труп господина

Александрова уже в Лефортовском морге. Я думаю, что вами уже занялся уголовный розыск. Через несколько

дней нам не о чем будет разговаривать. Коротко: да или нет?

Печерский молчал, обхватив голову руками.

— Значит, сегодня в четыре часа дня мы обсудим детали. Явка та же и там же. Кафе Рекорд. До свидания.

Серый костюм, мундштук — слоновая кость. До свидания.

Печерский сидел, не меняя положения. Когда он поднял голову, неизвестного уже не было. Он оглянулся.

Глухая кирпичная стена за окном отражала солнце. Тусклый свет запыленных электрических лампочек мешался

с белым днем. Он был один. На мгновенье ему показалось, что брошенное на стул пальто и фуражка, лежащая

на столе, по странной игре приняли форму человека сидящего за столом и положившего голову на вытянутые

руки. Он вздрогнул, закрыл ладонями глаза, снова открыл их. Хмель, усталость и сон окончательно овладели

им.

— Павел Иванович, Павел Иванович Александров, — сказал он (вернее подумал, что сказал). — Конечно,

это чушь, бред, но допустим, на секунду допустим, что это вы. Я убил вас, Павел Иванович. Простое сцепление

обстоятельств. Помните на Цветном? Мы расстались и почти в тот же миг слежка. Но кто же мог подумать, что

это Клемм. Я защищался. Я имею право защищаться. Сейчас вы сидите именно так, как сидели когда я в вас

выстрелил. Вы меня упрекаете? Но что такое смерть? Я был студентом, я кое-что читал… Я помню, я читал у

ученых немцев. Человек — это триста пятьдесят триллионов клеток. Каждую секунду погибает сто двадцать

пять миллионов клеток или вроде этого. Сколько ж их у вас там осталось? Триллионов сто, не больше. Не все ли

равно сразу или по секундам. Хорошо придумано? А?

Фуражка, сдвинутая локтем Печерского, упала со стола. Он открыл глаза и прошептал: “В общем так или

иначе — зарез…”

Вкрадчивый и настойчивый продавец опять проходил мимо Печерского.

— Ножи перочинные, кухонные, столовые и садовые. Купите ножичек, гражданин.

Часы пробили шесть.

XIV

Ксана, Александра Александровна Мерц, сложила вчетверо только что написанное письмо и вложила его

в конверт. Затем она взяла телефонную трубку и вызвала по комутатору Митина.

— Да! Кто? — по привычке закричал Митин. Привычка кричать осталась от времени военного полевого

телефона. — А, товарищ Ксана, Александра Александровна….

— Вы одни? — спросила Ксана.

— Нет. Через четверть часа буду один.

— Я зайду проститься. Мой поезд в одиннадцать тридцать.

— Вы всерьез едете? Ну, ладно. Поговорим.

Ксана положила трубку и написала на конверте письма: “Н. В. Мерцу”. Только сейчас она вспомнила о

Печерском. Он ждал в кабинете.