При внимательном осмотре оказывалось, что все это было в образцовом порядке развешано, разложено, расставлено на своих местах в сравнительно не очень просторной комнате.

— Все сама, сама, Андрей Аркадьевич. Люблю красивые вещи и умею делать их, — слышал Хромов над своим ухом рокочущий низкий голос Бурдинской. — Вот, посмотрите…

Она подвела учителя к дивану и с гордостью показала на висящий над ним макет: из небольшой корзиночки выглядывает виноградная лоза с фиолетовыми виноградинами в обрамлении светлозеленых листьев. Казалось, лозу только-только сорвали, а под тонкой кожицей виноградин словно бы играл сок.

— Это очень просто, Андрей Аркадьевич! Шарики из ваты я покрывала слоем клея и канифоли, а Сема вырезал эти листья из бумаги. Немножко возни и мусора, зато потом какое наслаждение для глаз!

Альбертина Михайловна усадила Хромова на диван, и он тотчас оказался в мягком плену круглых и прямоугольных подушек и подушечек.

— Танюша! — не меняя голоса, произнесла Бурдинская.

Хромов быстро оглянул комнату: ему показалось вначале, что в комнате никого не было. Но из-за кожаного валика дивана, делая короткие, осторожные шажки, вышла хорошенькая девочка лет четырех, в розовом платьице, с большим розовым бантом в волосах.

Танюша, не дойдя шага до учителя, присела, улыбнулась и протянула Хромову тоненькие пальчики.

Альбертина Михайловна поправила бант и, отодвинув Танюшу, посмотрела на нее так, как с минуту назад смотрела на виноградную лозу.

— Дочь? — спросил Хромов.

Бурдинская глубоко вздохнула и ничего не ответила.

— Танюша, иди к себе! — приказала девочке Альбертина Михайловна.

Розовый бант послушно скрылся за диваном, где, прижатый к ветвистому фикусу, стоял круглый детский столик. За ним Танюша обряжала в цветные тряпочки пышноволосую куклу.

— Вы спросили, — понизив голос, сказала Бурдинская: — дочь? После смерти моей подруги Таня стала нашей дочерью.

Хромов почувствовал себя неловко.

— Мы с вами отужинаем по-московски! — между тем загудела Бурдинская. — У Семена Степановича тяжелобольной, он не скоро вернется.

Затейливые салфеточки и дорожки с заячьими мордочками, вишенками и тюльпанами исчезли с обеденного стола. Их сменила белая скатерть.

— Шура! Татьяна Яковлевна! Идите же сюда! У нас гость!

«И Александра Григорьевна здесь», подумал было Хромов, но появившаяся из-за портьер Овечкина уже приветливо пожимала ему руку и доброжелательно улыбалась Добровольская.

— Шура, — тем же ровным гудом, что и над Танюшей, командовала Бурдинская, — выполняйте ваши обязанности: режьте хлеб… Татьяна Яковлевна, приготовьте, пожалуйста, селедочку так, как я вам показывала. Сыр я нарежу сама.

Учительницы послушно и охотно выполняли приказания Бурдинской.

Скоро на столе в чинном порядке были расставлены большие и маленькие тарелки. Возле каждого прибора лежало по нескольку ножей и вилок и узорчатые салфетки, сжатые желтыми деревянными колечками.

Посредине стола красовался металлический судок с солонкой, перечницей, уксусником. Хлеб в плетеной корзинке; тонкие, словно из желтой пластмассы, листочки ноздреватого сыра; разложенные в строгой симметрии кружочки колбасы…

Альбертина Михайловна поставила на стол два графина: один — с красным вином, другой — с водкой; в чуть тронутой желтизной влаге на дне шевелились лимонные корочки.

— Сама, сама настаивала! — басила хозяйка, любуясь сервировкой стола и усаживая Танюшу рядом с собой.

Она внимательно следила за тарелками, пить приглашала, но не упрашивала, и, разливая чай, казалось, этими же руками крепко держала нить разговора, разматывая ее в нужном направлении.

— Я жалею, что вы не застали Сему… Когда мы приехали на рудник, он был едва ли старше вас. Мне так не хотелось покидать Иркутск, хотя с театром у меня уже было все покончено…

Бурдинская придвинула к Хромову вазочку со смородиновым вареньем. Учитель ожидал, что хозяйка прогудит: «сама».

Но она увлеклась воспоминаниями:

— Я ему говорила: «У тебя туберкулез кости, ты талантливый молодой хирург, куда ты нас тащишь?» А он уже упаковывает вещи и отвечает: «Туда, где я буду работать самостоятельно».

В разговор неожиданно вмешалась Танюша. Она, не забывая о варенье, внимательно рассматривала Хромова. И вдруг розовый бантик дрогнул:

— Дядя, а вы умеете шевелить ушами?

— Нет, Танюша, не умею, — пытаясь сохранить серьезность, ответил Хромов.

— А вот, — продолжала Танюша, — у дяди Брынова есть Сервис, и он всегда ушами туда и сюда, туда и сюда.

Все рассмеялись. Выпуклые глаза Бурдинской остановились на девочке.

— Извинись, — коротко сказала она, и басы ее голоса звучали гуще, чем обычно.

Девочка покорно подошла к учителю и, опустив длинные светлые ресницы, извинилась, искренне огорченная, но ничуть не сознавая, в чем она провинилась.