— Познакомьте нас, — прервала женщина щебетанье Татьяны Яковлевны. Голос у нее был низкий, густой.

— Андрей Аркадьевич, да подойдите же! — сказала Татьяна Яковлевна, кокетливо передернув плечиком. — Альбертина Михайловна только ради вас и пришла.

— Бурдинская, — представилась «дама с эполетами».

Она подвинулась, освобождая Хромову место рядом с собой на диване.

— Прекрасно, что приехали, — глядя на Хромова чуть выпуклыми глазами, басила Альбертина Михайловна. — Руднику нужны образованные люди. Мой муж с нетерпением ждет знакомства с вами. Вы не поверите, но мои мальчики — и Валерик, и Сереженька, и Петруша — уже влюблены в вас. Они будут в восторге от ваших уроков. География — это увлекательный предмет!

Все это было высказано с такой убежденностью, что Хромов и впрямь стал сомневаться — не встречал ли он эту представительную даму когда-либо в прошлом. От него не ускользнул критический взгляд, которым Бурдинская обвела его с ног до головы («Костюм, что ли, не в порядке?»).

— О да! — воскликнула Татьяна Яковлевна, — Но надо соединить знание географии со знанием иностранного языка! Мы с вами союзники, Андрей Аркадьевич! У меня нет неуспевающих!

Она вдруг осеклась и с горечью сказала:

— Если бы только не Захар Астафьев! Если бы только не он!

Она посмотрела округлившимися, как у птицы, глазами на учительницу литературы:

— Варвара Ивановна, когда же вы возьметесь за Астафьева?

Варвара Ивановна, прислонившись спиной к круглой, обитой черными железными листами печке, равнодушно курила. Услышав свое имя, она повернула голову. Глубокие складки у рта, красноватая кожа придавали лицу этой тридцатилетней женщины угрюмое выражение.

Варвара Ивановна пожала плечами, плотнее закуталась в серую оренбургскую шаль и, не произнеся ни одного слова, продолжала курить. Казалось, она приросла к своему месту у печки.

В учительскую вошла молоденькая учительница второго класса Шура Овечкина. Хромов дружески ответил на ее приветствие, а Шура, плохо скрывая свой интерес к разговору на диване, уселась напротив учителя математики, проверявшего за столом тетради.

Альбертина Михайловна поправила лепестковой толщины платочек в кармане жакетки и тоном, не допускающим возражений, сказала:

— Вечером, восьмого ноября, вы, Андрей Аркадьевич, — мои гость. Я, Семен Степанович и наши дети будем вас ждать. И вас, Татьяна Яковлевна… И вы, Шура, приходите.

Бурдинская удалилась, шевеля «эполетами».

Хромов заметил, каким недоверчивым взглядом проводила Бурдинскую учительница литературы.

Платон Сергеевич вышел из своего кабинета:

— Ну как, Андрей Аркадьевич, познакомились? Не испугались?

— Ничуть! — ответил Хромов. — С чего бы!

— А вот Геннадий Васильевич и Варвара Ивановна, — шутливо сказал директор, — не жалуют Альбертину Михайловну.

— А за что жаловать? — спросил Геннадий Васильевич. — Она нас похваливает, а сама сверху вниз смотрит.

— Мне все равно, как на меня смотрят, — сухо возразила Варвара Ивановна, — но я не допущу, чтобы детей отвлекали от школы пустыми развлечениями.

Шура Овечкина вспыхнула:

— И совсем не отвлекает! И совсем не пустые! Неправда все это! Альбертина Михайловна нам помогает… Я сама у нее музыке учусь… — Овечкина даже с каким-то вызовом обратилась к Хромову: — Приходите к Альбертине Михайловне, приходите! У нее и рудничная молодежь бывает… У нее интересно… Она ведь вам понравилась?

Хромов взглянул на Кухтенкова. Директор стоял у окна и задумчиво барабанил пальцами по стеклу.

— Ну, конечно, Александра Григорьевна, — ответил, улыбаясь, учитель географии, — поправилась!

— Вот вам в награду за это! — Шура бросила ему через стол кедровую шишку.

Хромов поймал ее. От кедровой шишки шел чуть уловимый запах апельсиновой корки.

Мороз и солнце придают воздуху стеклянную ясность. Похрустывает под ногами ноябрьский ледок. Воздух пахнет мороженой брусникой и хвойной свежестью… Рудник расцвечен флагами, кумачевыми полотнищами. Из репродукторов льются торжественные марши, песни и речи.

Школьный зал прибран. Сцепа, сооруженная ребятами и дедом Боровиковым из досок и козел, покрыта большим ковром, взятым из учительской. Посредине сцепы — стол под красным сукном. На столе, в глиняных кувшинах, веточки багульника.

Школьный вечер начался с доклада Платона Сергеевича. Вначале Хромову казалось, что директор говорит как-то уж очень просто, без подъема. А на лицах ребят было написано живое внимание.

Хромов стал вслушиваться и понял: Кухтенков не докладывает, а разговаривает с ребятами. И разговор у него выходил и серьезный и душевный, а местами с каким-то особым — не ярким, но доходчивым юмором.