Антон дожевывал булку и был пойман врасплох. Он только развел руками.

— Не волнуйся, Антон, — заметил Трофим Зубарев. — Ваня научно обосновывает свои провалы по алгебре и списывание чужих решений…

Ваня свирепо посмотрел на Трофима, но сдержался.

— А почему, Ваня, — вмешалась своим ровным голосом Варвара Ивановна, — почему ты культуре мысли, образованности противопоставляешь культуру поведения?

Ваня молчал.

— Грош цена твоей ленивой «вежливости»! — резко сказала учительница. — Такая же цена зазнайству Антона при его хорошей успеваемости.

Хромову показалось, что Варвара Ивановна «перехватила». Он даже сделал невольное движение рукой.

— Вы знаете, ребята, — видимо, поняв его, сказала учительница, — что я люблю говорить в глаза неприятные вещи… Но пусть, Андрей Аркадьевич, они обижаются сейчас. Через пять лет они мне все простят.

После слов Гребцовой разговор с ребятами пошел еще оживленней.

— Помните, ребята, — сказал Тиня Ойкин, — прошлогодний случай с патроном? — Он обратился к учителям: — Старушка одна шла со свертками из золотоскупки, а Борис Зырянов в двух шагах от нее, за спиною, по капсюлю патронному ударил. Старушка уронила свертки, схватилась за сердце. А ребята наши великовозрастные стоят и смеются. Вот это «культура»!

— Да я же. Малыш, не хотел… да я и не видел ее! — вскричал кто-то над ухом Хромова.

Учитель невольно поднял глаза. И он и Варвара Ивановна оказались посреди тесного круга — не только Борис, Антон, но и Захар, и Кеша, и многие девочки собрались возле спорящих.

Заговорила Поля Бирюлина:

— На-днях Митя Владимирский своей бабушке говорит: «Твое дело — дом, хозяйство, корова, а мое — учеба. Зачем тебе знать о моих отметках!» А ведь Митя — восьмиклассник!

— Как же, покажет он бабушке дневник, когда там тройкам от двоек тесно! Стыдно показывать, — пожал плечами Кеша.

— А Зоя Вихрева как ведет себя! — заскрипел Антон. Он наконец покончил с булкой. — Режим нарушает. Культура!

У девочки с косичками щеки залились румянцем:

— А что мне, дожидаться, пока Антон Трещенко вечер в школе устроит! А еще член учкома. Лодырь ты!

— Ладно вам! — Тиня Ойкин прервал грозившую разгореться схватку. — Андрей Аркадьевич, расскажите нам о Москве.

Ребята смолкли. Хромов почему-то сразу вспомнил свою школу — небольшое здание в кривом переулке Остоженки… Как давно это было! И как далека Москва!

…Вот он, черноволосый юноша, идет в колонне школьников по улицам Москвы, высоко неся красный стяг с пламенными словами: «Да здравствует десятая годовщина Великого Октября!»

Воспоминания перенесли Хромова в продымленную чугунолитейку старого завода в Замоскворечье. На этом заводе, где до революции изготовляли чугунные плиты для могильных памятников, сейчас делают турбины. Огонь из вагранок освещает плакат: «Выполним пятилетку в четыре года!» И толстый мастер Ильин кричит ударникам-комсомольцам, потрясая мохнатым кулаком: «Компотники, не подведите! Турбины делаем, а не кресты могильные!» И вот они, эти турбины, выходящие одна за другой из сборочного цеха, — турбины для Дзорагэс, для Канакира, русские турбины для армянских строек.

А потом — незабываемый полет на открытие далекой гидростройки. Станция с гортанным названием: Ка-ла-ге-ран. И вот их, строителей турбин — токарей, модельщиков, сборщиков, — обнимают, целуют и поят терпким густым вином строители армянской электростанции.

Годы идут…

И это он, Андрей Хромов, в рядах заводского коллектива шагает мимо метростроевских вышек под волнующим лозунгом: «Да здравствует пятнадцатый Октябрь!»

Проходит год, и Андрей Хромов сидит в кабинете секретаря райкома комсомола; тот задумчиво вертит в руках путевку и говорит: «У тебя среднее образование. Стране нужны педагоги. Учись!»

И вот высокий молодой профессор с тонким и нервным лицом читает в круглой институтской аудитории лекции об английском империализме и британской изворотливой дипломатии. И седоусый, похожий на сердитого моржа, ученый, сверкая молодыми глазами, рассказывает о богатствах родной земли, о растущем в недрах страны Кузбассе, об укрощенном Днепре, о покоренной Арктике…

И это снова он, Андрей Хромов, студент последнего курса, об руку с друзьями проходит по асфальтовым улицам молодеющей столицы, мимо мрамора и гранита новых зданий, и над рядами демонстрантов гордо звучит призыв: «Да здравствует двадцатая годовщина Великой Октябрьской социалистической революции!»

Так прошла московская молодость: в пионерских лагерях под Звенигородом, за спорами в студенческих общежитиях, у картин Репина и Сурикова в залах Третьяковки…

«Вот теперь, Хромов, пришла твоя пора учить новое поколение».

Внимательно слушал Кеша Евсюков. Разрумянилась Зоя Вихрева. Тиня Ойкин переводил свои серые глаза с учителей на ребят. Поля Бирюлина подперла круглое лицо маленькими кулаками.

Хромов рассказал, как он, окончив институт, решил ехать в Забайкалье, о дороге в Загочу и на рудник.