— Простите меня, Платон Сергеевич, — со всей искренностью сказал Хромов и про себя подумал: «Еще один предметный урок».

Час спустя три человека — двое побольше по краям, а маленький посредине — проворно спускались к Джалинде. И учителя и школьники в большую перемену следили из окон школы за своими товарищами, пока они не исчезли за речным кривуном.

А поздним вечером рудник потрясло новое событие.

Иннокентий Евсюков, ученик восьмого класса, до крови избил своего товарища Дмитрия Владимирского.

Случилось это так.

Ребята возвращались домой из клуба. Шли весело, пели песни, перекидывались снежками. Споров никаких особенно не было, разве только о том, дошли лыжники до зимовья или нет, успели или нет застать Зойку. Да разве это спор!

Всю дорогу Митя Владимирский что-то, смеясь, рассказывал Сереже Бурдинскому. У ключа перед ольшаником Кеша, шедший позади них, догнал Митю. Они остановились, несколько минут говорили о чем-то, а потом Кеша сильным ударом свалил Владимирского на землю. Сережа потоптался на месте, размахивая руками, и побежал обратно, зовя на помощь. Он наткнулся на рабочих с бегунной фабрики, которые, узнав, в чем дело, поспешили к речке. Приближаясь, они видели, как отчаянно защищался Владимирский, выставив вперед голову, с лицом, залитым кровью. Видели, как он зашатался и рухнул лицом в снег. Когда они подошли, Кеша стоял над ним, сжимая кулаки. Кешина телогрейка лежала на снегу, рубаха была изорвана…

На другой день, чуть свет, Кеша тихо, чтобы не разбудить отца, вышел в кухню. Мать, склонившись над деревянной лоханью, стирала. Хлопья мыльной пены белели в волосах, на лице.

— Ты куда в такую рань? — не поднимая головы, тихо опросила мать.

Мог ли он солгать матери, которая понимала каждый его шаг, каждый взгляд, каждый вздох!

— Рубашку перемени, — все тем же тихим голосом, не подымая глаз от стиральной доски, сказала мать.

— Порвал рубаху, — глухо вымолвил Кеша.

Клавдия Николаевна только теперь взглянула на сына. Стирая полотенцем мыльную пену с тонких смуглых рук, подошла к Кеше.

— Что натворил?

— Митю Владимирского… вчера поувечил…

Он подошел к дверям боковушки. Андрей Аркадьевич крепко спал, положив ладонь под щеку. На полу лежала выпавшая из рук книга.

Жарким, прерывистым шопотом рассказал Кеша матери о вчерашней драке у ольшаника.

— Похожу вот немного, — сказал он, глядя с тоской на серебряную дорожку в материнских волосах, — приду… скажу отцу…

Он долго ходил по задворкам. Серый зимний рассвет не приносил успокоения. Нужно же было случиться, чтобы Захар ушел на лыжах!

А когда Кеша вернулся, отца уже не было: Назар Ильич, тоже поднялся рано и заспешил в контору. Клавдия Николаевна в это время отлучалась, и отец ушел, ничего не зная. Вернулся он быстро. Сел, не снимая овчины, на табурет у кухонного стола. Мать продолжала стирку.

— Ты что же это, — хмуро сказал Назар Ильич сыну, — не знаешь, что Евсюковы зря не дерутся? Рука у нас тяжелая…

Он посмотрел на свой лежавший на столе кулак.

Встал, заглянул в боковушку. Учитель спал. Евсюков стал снимать полушубок:

— Пойдем-ка в амбар, там потолкуем.

— Не трожь, — тихо произнесла мать. — Иди себе…

Назар Ильич, чуть помедля, обернулся. Глаза у матери горели сухим жаром.

Евсюков махнул рукой и в накинутом на плечи полушубке вышел из избы.

Хромов к середине второго урока был уже в школе. Он поднялся на второй этаж. В коридоре охватила его обстановка школьного утра. За дверью класса будто что-то плещет, звенит; вдруг скрипнет парта, вырвется чей-то одиночный голос, вспыхнет и погаснет легкий шумок, донесется покашливанье учителя…

Хромов посмотрел расписание: у директора был урок. Он прошел в кабинет Кухтенкова и сел за директорский стол, обдумывая все, что сказала ему Клавдия Николаевна. Тотчас же раздался телефонный звонок.

— Товарищ Кухтенков? — Голос звучал властно и твердо.

— Платон Сергеевич на уроке.

— Кто у телефона?

— Хромов.

Пауза.

— Вот что, товарищ Хромов, говорит Владимирский. Передайте директору, чтобы он явился ко мне немедленно. Понимаете ли, немедленно.

Это было произнесено подчеркнуто.

— То-есть как? — Хромов не скрывал иронии. — Мне войти в класс, прервать урок и директора послать к вам?

— Я вас прошу не острить, мне не до шуток. Разумеется, после урока.

В кабинет кто-то зашел. Хромов поднял глаза и увидел хмурое лицо Варвары Ивановны. Он сделал ей знак: «не уходите». Она села и закурила.

— Хорошо, — сказал в трубку Хромов. — Можно передать директору, зачем он вам понадобился?

Теперь уже Владимирский не скрывал раздражения:

— По-моему, нетрудно догадаться, вам в особенности.