Мальчик отвел глаза в сторону. Задвигались тонкие брови.

— О чем разговаривали? — жестким, неумолимым голосом повторила вопрос Гребцова. Она закурила.

— О картине говорили, — нашелся Сереженька. — Ну, еще…

— Еще о чем? — вновь спросил Хромов, глядя на Сережины брови.

Мальчик мялся, переступал с ноги на ногу, не знал, куда девать руки.

— Еще… об учебе… — тихо сказал он.

— Что говорили?

Мальчик смотрел в окно, точно увидел что-то необыкновенно интересное.

— Это еще что за манера! — холодно обратилась к нему Гребцова.

Кухтенков движением руки остановил ее.

— Говори! — обратился он к Сереже.

— Накануне собрания Митя за сочинение двойку получил. Шли мы, а он посмеивался: «Все равно в девятый класс перейду». Кеша услышал, догнал и говорит: «Мы всем классом заставим тебя подтянуться». А Митя: «Плевал я на класс!» Вот Кеша и разозлился…

— И все? И Кеша его ударил?

Сережа мялся.

— Нет, — неохотно ответил он. — Они еще о дневнике говорили. «Ты мне не указчик, — сказал Митя, — ты чужие дневники воруешь». Кеша очень рассердился. «Митя, — говорит, — возьми обратно свои слова». А Митя видит, что Кешу задело, и стал дразнить: «Вор!» Ну, Кеша тут и не выдержал…

— А почему ты не вступился, не разнял? — строго спросил Хромов.

Сережа молчал, потупив голову.

— Испугался? — вновь опросил учитель.

Сережа не отвечал.

Варвара Ивановна поднялась со стула, подошла к мальчику:

— Подыми голову.

Сережа взглянул на нее, и снова брови его взметнулись кверху.

— Скажи, Сергей, а ты веришь в то, что Кеша мог украсть дневник?

Сережа с испугом взглянул на учительницу.

— Н-нет… — как-то растерянно ответил он.

— И я тоже не верю, — сказала Варвара Ивановна. — Это сделал кто-то другой и показал Кеше. Ты знаешь, кто это сделал? Кто этот трус, который боится признаться в своем поступке и хочет остаться в стороне?

Сережа внезапно закрыл лицо руками и всхлипнул.

Учителя переглянулись.

— Скажи, — вернул его от двери Кухтенков: — значит, неверно, что Евсюков напал на Владимирского сзади?

— Нет… Митенька еще назвал Кешу адмиралом сухопутного флота и велел убираться к чорту… и толкнул.

— Даже в этом ты оболгал товарища! — с гневом сказал директор школы. — Ступай!

— Какая теперь разница — спереди, сбоку, сзади… — оказал Хромов, когда Сережа удалился из кабинета.

— Большая разница, — возразил Кухтенков. — Всегда и во всем мы должны видеть черты будущего характера. Мы характер воспитываем, а не кисель с молоком.

После короткого совещания решили, что Варвара Ивановна, как классный руководитель, еще раз проведает Владимирского и постарается осторожно расспросить пострадавшего.

Хромову предстояло вызвать на откровенность Кешу.

Шли гуськом: впереди Зубарев, следом за ним Малыш, а последним Астафьев. К спине Трофима были привязаны лыжи — для Зои. За спиной Захара висело ружье.

Самыми трудными были первые пять километров — по застылой ледяной Джалинде. Правда, поверх льда была свежая присыпь снега, но лыжи то и дело скользили, и часто приходилось обходить огромные, отливающие темной желтизной вздутия пустоледа.

Ветер, налетая порывами, вздымал колючую завируху.

Легче стало, когда выбрались на лесовозную дорогу. По ней летом, после пожара, возили сушник к зимовью, а оттуда в поселок. С тех пор лесовозкой никто не пользовался, дорога была не обкатана. Шли по яркой снежной целине, испещренной следами волков.

Раза три или четыре за день Зубарев втыкал палку в снег и присаживался на пенек, поджидая спутников.

— Места-то, граждане, глухариные, — поощрял Троша Захара во время короткого привала.

Астафьев щурил зеленоватые глаза и скрывался среди мохнатых лесин. Раздавался выстрел, и вскоре охотник возвращался с подбитой птицей.

— Когда токуют, — говорил Захар, — вот тогда хорошо их стрелять. Они поют свое «кичивря-кичиврить» и ничего не слышат. Близко подпускают.

— Знаю, знаю, — скептически сказал Троша, — испытал это. В ту весну с Борисом за Олекму уходили охотиться. Приметил я одного цветастого, в шесть красок, петуха. Вот уж он меня наказал! Поет-поет, да вдруг и оборвет свое «кичиврить». И стоишь, как чучело, врастопырку пять-десять минут, пока этот глухариный певец отдыхает. Закичиврякает — шагов пяток пойдешь, опять остановишься. Хорошо, если за что уцепишься, а то стоишь, руки и ноги на весу, будто в полет собрался, и холодным потом обливаешься…