— Все. Начиная со дня поступления рукописи, 3 мая 1938 года, как вы просили.

Парамахин сморщился, словно собирался рассмеяться, но смеха не последовало.

— Невероятно. Просто невероятно. Невозможно поверить, — произнес он в пространство, качая головой, после чего вскочил со стула и прошелся по кабинету.

— Откуда к нам поступило «Откровение огня»? — спросила Надя.

Вопрос Парамахину не понравился.

— Зачем тебе это?

— Интересно, — смутилась Надя.

— Интересно, — повторил он за ней. — Еще интереснее другое: здесь, у нас, лежала совершенно уникальная книга, и никто об этом не знал — ни руководство, ни сотрудники, ни наши древники. В один прекрасный день она пропала — об этом тоже никто не знал. И не знает до сих пор. Просто сюрреализм.

— Никто, за исключением голландца, — вставила Надя.

— А также тебя и меня, — добавил Парамахин. — Голландец и сегодня в зале?

— Сегодня его нет.

— Посмотри, пожалуйста, для меня, когда у него кончается допуск.

— Я уже сама поинтересовалась: 1 июня.

Парамахин сощурился.

— А ты, оказывается, интересуешься всем.

— Когда пропадает редкая рукопись, невозможно остаться равнодушной.

— Невозможно остаться равнодушной, — повторил Парамахин задумчиво. У него была такая привычка — повторять за собеседником слова с собственной интонацией, которая меняла их смысл. — И все-таки я прошу тебя: будь поравнодушней и ничего самостоятельно не предпринимай.

— Вполне возможно, что об «Откровении огня» что-то знает Канин, — с чувством заговорила Надя. — Он работал у нас в тридцатых годах. Вы знаете его память — если когда об «Откровении» был разговор, — он вспомнит. Я могу сама его осторожненько… — Надя не договорила, заметив, как заострился взгляд заведующего.

— Я же сказал, никому ни слова! — жестко сказал Парамахин. — Я хочу сам спокойно выяснить кое-какие обстоятельства. Твое дело — сдерживать голландца.

Савельевский переулок был недалеко от метро Кропоткинская. Он круто спускался к Москве-реке. На его левой стороне, среди низеньких особняков, стоял шестиэтажный дом дореволюционной постройки. Сетки с продуктами, пристроенные за окнами, а также густота звуков и запахов, вывеявывшихся из форточек, обещали грязный лифт, курильщиков на лестничных площадках и несколько звонков у каждой двери. Парамахин остановился у единственного подъезда и достал из кармана бланк справочного бюро, чтобы проконтролировать номер квартиры. Он запомнил его правильно: 19. Здесь жила Аполлония Максимовна Линникова.

Завотделом рукописей поднимался в лифте вместе с тучной угрюмой старухой. Она ехала на тот же этаж. «Уж не Аполлония ли это? — озадачился Парамахин. — Нет, исключено. Этому моржу лет семьдесят, не больше. Она не может быть Линниковой», — решил архивист. Старуха оказалась соседкой Аполлонии Максимовны. Она впустила Парамахина в квартиру и указала ему на дверь в конце коридора.

Внешне Аполлония Максимовна была полной противоположностью своей соседки: маленькая, сухонькая, нервная. Если та походила на моржа, то Линникова напоминала стрекозу. Она сидела за столиком у окна в обществе девушки, которая держала в руках книгу. Гость был ей явно некстати. Когда Парамахин назвался, на лице Аполлонии добавилось напряжения.

— И чего вы хотите? Как вообще можно так с бухты-барахты врываться к человеку? У меня сейчас урок.

— Я сам сознаю, что нарушил нормы приличия, простите, пожалуйста. В справочном бюро могли дать только ваш адрес. Общий телефон у вас в квартире, наверное, записан на кого-то из соседей? Ну вот, потому мне и не дали его номер. Я бы не стал вас так бесцеремонно беспокоить, если бы не важное дело. Вы позволите мне подождать, пока кончится урок? Я буду сидеть тихо.

Линникова нехотя указала Парамахину на единственный свободный стул, который стоял у двери.

Это был урок французского языка. Слушая чистый голосок ученицы, Парамахин обвел взглядом комнату. Напротив него стояла кровать, накрытая стареньким ковриком, рядом находился комод, на нем — шкафчик со стеклянными дверками, где Аполлония держала посуду и книги. Взгляд Парамахина уперся в темный корешок, на котором не было никаких обозначений. Привлекший его внимание фолиант стоял последним с правого края и выделялся как кожаным переплетом, так и размером. «Неужели?! — кольнул Парамахина вопрос. — Не может быть, это что-то другое».