— Подумаешь, какая смелость! Разве это смелость?

— Конечно. А ты думала, что смелость — это только когда жизнью рискуют? Какая разница, страх смерти или страх наготы? Страх есть страх, а смелость есть смелость.

— Борис, я тебя очень прошу, — взмолилась Оля, — выйди на минуту, дай мне спокойно одеться. Уже первый час…

— Первый час! — спохватился Резунов. — Сейчас Галька придет обедать!

Он поднялся со стула и пошел к двери.

— Какая Галька?

— Дочка моя. Я тебе разве не говорил? Она живет у жены, ко мне приходит по воскресеньям.

— Так ты женат?! — поразилась Оля.

— Был женат, — отвечал Резунов от дверей.

— Вы разведены?

— Давай быстро! — бросил он ей, выходя из комнаты.

Резунов курил на кухне, выжидая, когда Оля пойдет в ванную умываться, но она все не показывалась. Он вернулся в комнату и застал ее на диване с раскрытой книгой на коленях. Оля подняла на Бориса глаза и сказала:

— Посмотри, какая красота!

Он подсел к ней и глянул на горный пейзаж, который она рассматривала.

— У Михина висит рисунок с этой картины, ты его, конечно, знаешь.

— Что-то не помню, — пробормотал Резунов и посмотрел на часы.

— Да ты гляди не на часы, а сюда.

— А что тут такого особенного? — недовольно спросил он. — Горы как горы. Памир, наверное?

— Это не просто горы. Если смотреть на них долго и не отрываясь, то они… Подожди, не могу найти верное слово…

— Ждать некогда, детка. Потом расскажешь. Сейчас придет Галька.

— Ну и что?

— Не доходит? Дочь она мне. Не надо ей тебя у меня видеть. Ей уже двенадцать, она все понимает.

Оля захлопнула книгу и насмешливо взглянула на Резунова.

— Боишься, значит!

— Да не в этом дело!

— Тогда скажи в чем!

— Ну боюсь, боюсь, — признал, смеясь, Резунов и потянул Олю с дивана. Он дал ей сумку и стал ее выпроваживать.

— Страх есть страх, — крикнула она, когда он открыл входную дверь.

— Да тише ты! — взмолился он.

— Смелость есть смелость! — крикнула она еще громче, идя к лестнице.

С драгоценной книжкой в сумке Оля отправилась не к Михину, а в общежитие, к Алику. Он был в комнате один и выглядел мрачным. «Из-за Резунова», — решила Оля. Она села на его койку, приглашающе махнула ему рукой и открыла свою книгу.

— Гляди, что у меня.

Алик вяло подошел к сестре и сел рядом. Оля принялась медленно переворачивать страницы, пропуская перед глазами брата один горный пейзаж за другим — с долинами, сидящими и стоящими фигурами, всадниками, выбитыми в скалах изображениями, храмами. Она переводила взгляд с книги на Алика, радуясь, что его лицо светлеет.

Дойдя до картины, которую она впервые увидела у Михина, Оля остановилась.

— Что скажешь?

Алик замялся.

— Дыхание сдавливает?

— Что-то в этом роде.

— Я знала, что и ты это почувствуешь! Одна кровь!

Алик внезапно встал с кровати и прошелся по комнате.

— Ты что такой? — спросила недоуменно Оля.

Брат вымученно улыбнулся.

— Какой — такой? Тебе кажется.

— Это Рерих, — вернулась Оля к книге. — Слышал о таком художнике?

— Нет.

— Вот это меня и мучит. Друг Советского Союза, а его никто не знает. Он ведь не у нас жил, а в Индии, понимаешь? Как же это может быть? Здесь что-то не то. И фамилия не русская.

Алик только пожал плечами в ответ.

— Мне кажется, Михин мутит воду, — продолжала сестра. — Поедем прямо сейчас к нему вместе и доберемся до правды, а?

— Я не могу, — быстро отказался Алик.

— Ты что такой? — опять удивилась Оля.

— Да никакой я не такой. Что ты заладила одно и то же?

Оля посмотрела на брата внимательно.

— Ты должен мне все рассказать! — потребовала она и отложила Рериха.

— Мне нечего рассказывать! — отрезал Алик.

Оля оторопела: он прежде никогда так резко с ней не говорил. Взглянув на сестру, Алик оправдался:

— Тошнит меня. Съел что-то не то в столовой. Ты сама поезжай к Михину. Поезжай, не волнуйся. Я полежу часок и пройдет. Это несильно. Просто муторно. Не обижайся.