– Ваше величество, не стоит преувеличивать. Довольно будет, если вы признаете, что я как честный человек сдержал слово.

– Вы правы, я, верно, схожу с ума, простите меня.

– Не нужно называть преступлением то, что родилось по воле необходимости и случая. Мы оба сожалеем о моем браке, который лишь один мог спасти честь королевы. Пришлось покориться, что я и делаю вот уже четыре года.

– Да, – воскликнула королева, – но неужели вы думаете, что я не вижу вашего горя, не понимаю вашей печали, принявшей форму самого глубокого почтения? Неужели вы думаете, что не вижу всего этого?

– Умоляю, ваше величество, – поклонившись, проговорил граф, – скажите мне, что вы видите, и если я недостаточно страдаю сам и заставляю страдать других, то я удвою зло, причиняемое мне и всем окружающим, и тогда уж буду знать наверняка, что никогда в жизни мне не удастся достойно возблагодарить вас за все, что вы для меня сделали.

Королева протянула графу руки. Слова этого человека обладали необоримой силою, как все, что исходит от честного и любящего сердца.

– Приказывайте же, государыня, – продолжал он, – заклинаю вас, приказывайте без колебаний.

– Да, да, я знаю, что не права, простите меня, все это правда. Но если у вас спрятан где-то идол, которому вы тайно курите фимиам, если где-то на свете у вас есть обожаемая женщина… Но нет, я не смею более произносить это слово, оно страшит меня, я начинаю сомневаться, как только звуки, из которых оно состоит, доносятся по воздуху до моих ушей. Так вот, если она существует, спрятанная от всего мира, не забудьте, что у вас есть долг перед всеми, долг, публично принятый вами на себя перед окружающими и перед самим собой, – молодая и красивая жена, которую вы окружаете ухаживаниями и заботами, жена, которая опирается на вашу руку, а значит, и находит поддержку в вашем сердце.

Оливье нахмурился, и чистые линии его лица на секунду исказились.

– Чего вы требуете, ваше величество? – спросил он. – Чтобы я удалил от себя графиню де Шарни? Молчите? Значит, дело именно в этом? Что ж, я готов исполнить это приказание, но вы же знаете – она одна в целом свете! Она сирота, ее отец, барон де Таверней, скончался в прошлом году, как благородный дворянин старых времен, который не захотел видеть все то, что происходит во времена нынешние. Ее брат? Вам прекрасно известно, что ее брат, шевалье де Мезон-Руж, появляется самое большее раз в год, чтобы обнять сестру, поклониться вашему величеству и снова умчаться неизвестно куда.

– Да, все это мне известно.

– Поймите, ваше величество, ведь если господу будет угодно призвать меня к себе, графиня де Шарни сможет в тот же день вновь принять свое девичье имя, и даже чистейший ангел на небесах не найдет в ее сновидениях и помыслах ни одного слова, ни одного имени, ни одного воспоминания, связанного с теми годами, что она была замужем.

– О, да, да, – согласилась королева, – я знаю, что ваша Андреа – ангел во плоти, что она заслуживает того, чтобы ее любили. Потому-то я и думаю, что будущее принадлежит ей, а от меня ускользает. О нет, граф, нет, молчите, заклинаю вас, больше ни слова. Я говорю с вами не как королева, простите меня. Я забылась, но что поделаешь? В душе у меня есть голос, поющий о счастье, радости, любви на фоне других, мрачных голосов, которые нашептывают о беде, войне, смерти. Это голос моей юности, моей уже пережитой юности. Простите меня, Шарни, но никогда больше я не буду молодой, не смогу улыбаться, не смогу полюбить.

Несчастная женщина устремила горящий взор на свои тонкие, исхудавшие руки, на пальцах которых бриллиантами сверкали августейшие слезинки.

Граф снова упал на колени.

– Государыня, ради бога, – воскликнул он, – прикажите мне оставить вас, уехать, умереть, только не плачьте, я не могу этого видеть!

Произнеся эти слова, де Шарни сам чуть не разрыдался.

– Это конец, – проговорила Мария Антуанетта, выпрямившись, и с печальной улыбкой тихонько покачала головой.

Прелестным жестом она отбросила назад свои густые напудренные волосы, и они рассыпались по ее лебедино-белой шее.

– Да, да, это конец, – продолжала королева. – Я не стану больше вас огорчать, оставим эти глупости. Боже, как странно: женщина так слаба, а королеве между тем так нужно быть сильной. Так, значит, вы из Парижа? Вернемся к нему. Вы мне что-то рассказывали, но я позабыла. Это ведь серьезно, не так ли, господин де Шарни?

– Будь по-вашему, государыня, вернемся к нашему разговору. Вы правы: то, что я вам сказал, весьма серьезно. Все верно, я приехал из Парижа, где на моих глазах рухнула королевская власть.

– Я была права, вызвав вас на серьезный разговор, вы готовы к нему всегда, господин де Шарни. Одно удавшееся выступление черни вы назвали крахом королевской власти. Да полно вам! Поскольку Бастилия пала, вы утверждаете, господин де Шарни, что королевской власти пришел конец. А вы задумались над тем, что Бастилия существует с четырнадцатого века, а королевская власть на земле насчитывает уже шесть тысяч лет?

– Я хотел бы обладать способностью строить иллюзии, государыня, – отвечал граф, – и вместо того, чтобы огорчать ваше величество, мог бы сообщить вам самые обнадеживающие вести. Но, к сожалению, музыкальный инструмент издает лишь те звуки, для которых он предназначен.