Все расхохотались, и Дантон был спасен.

По крайней мере в тот раз гроза миновала.

Итак, предание уверяет, что это были Марат, Верьер – и с ними некто третий.

Герцог д’Эгийон.

Герцог д’Эгийон, заклятый враг королевы.

Герцог д’Эгийон в женском платье.

Кто это говорит? Да все на свете.

Аббат Делиль [189] и аббат Мори, два аббата, столь мало схожие между собой.

Первому из них приписывают знаменитое двустишие:

Что до аббата Мори, тут дело другое.

Спустя две недели после описываемых событий герцог д’Эгийон повстречался с ним на террасе клуба фельянов [190] и пожелал втянуть его в разговор.

– Иди своей дорогой, шлюха, – отрезал аббат Мори.

И величественно удалился.

Итак, если верить молве, эти трое прибыли в Версаль в четвертом часу утра.

Они вели за собой второе войско, о котором мы упоминали.

Состояло оно из людей, которые приходят следом за теми, кто сражается за победу.

Эти же приходят, чтобы грабить и убивать.

В Бастилии им удалось кое-кого убить, но грабить там было некого.

Зато в Версале можно было наверстать упущенное.

В половине шестого утра спящий дворец содрогнулся.

На Мраморном дворе прогрохотал выстрел.

У ограды внезапно возникло человек пятьсот – шестьсот; подстрекая, воодушевляя, подталкивая друг друга, они штурмом взяли решетку – кто перемахнул через нее, а кто и проломил.

Тогда-то часовой и выстрелил: то был сигнал тревоги.

Один из нападавших упал замертво, и тело его простерлось на мостовой.

Выстрел рассек толпу грабителей, которые соблазнялись дворцовой утварью, а может быть – кто знает? – и королевской короной.

Толпа раскололась надвое, словно разрубленная огромным топором.

Одна половина ринулась громить покои королевы, другая – наверх, к капелле, туда, где были покои короля.

Последуем вначале за теми, что идут к королю.

Видели ли вы, как поднимается вода во время прилива? Вот так поднимается и людская волна с тою только разницей, что она все время катится вперед и никогда не отступает.

Вся охрана короля состояла в тот миг из часового у дверей и офицера, который поспешно выбежал из передней, вооружась алебардой, которую он только что вырвал из рук у перепуганного швейцарца.

– Кто идет? – окликнул часовой. – Кто идет?

Но ответа не последовало, а людская волна все прибывала; тогда он в третий раз крикнул: «Кто идет?» – и прицелился.

Офицер понял, что последует за выстрелом, прозвучавшим в дворцовых покоях; он отвел ружье, бросился навстречу нападающим и алебардой преградил им дорогу, повернув ее поперек лестницы.

– Господа! Господа! – вскричал он. – О чем вы просите? Что вам угодно?

– Ничего, ничего, – отвечало несколько глумливых голосов, – пропустите-ка нас поскорей, мы добрые друзья его величества.

– Вы добрые друзья его величества, но вы несете ему войну.

На эти слова ответа не последовало. Послышался зловещий смешок, и ничего более.

Один из нападавших вцепился в рукоять алебарды, но офицер не отпускал ее. Негодяй укусил его за руку, чтобы разжать ему пальцы.

Офицер вырвал алебарду из рук противника, ухватил дубовую рукоять обеими руками, расставив их на ширине двух футов, и изо всех сил обрушил алебарду на голову врага, проломив ему череп.

Удар был настолько силен, что рукоять алебарды раскололась надвое.

У офицера оказалось два оружия вместо одного: дубинка и кинжал. С силой вращая дубинкой, он в то же время делал выпады кинжалом. Тем временем часовой отворил дверь в переднюю и позвал на помощь.

Выбежало с полдюжины гвардейцев.

– Господа, господа, – воззвал часовой, – на помощь господину де Шарни, на помощь!

Сабли вылетели из ножен, на миг блеснули в свете люстры, горевшей над лестницей, и врезались в ряды нападавших слева и оправа от Шарни.

Раздались крики боли, брызнула кровь, людской поток, взвихрившись, отхлынул вниз, оставляя на милость противника красные, скользкие ступени.

Дверь в передней в третий раз захлопнулась, и часовой крикнул: